— Тра-та-та-та-та! — сказали барабаны.
— В штыки! — ответила баррикада.
3
Квадрат крыльца. Шестнадцать ступеней — черных и красных вперемешку. Мрак-пожар, мрак-пожар — в глазах рябит. Дубовая дверь, молоток на медной цепочке.
Что еще?
Глухие стены. Ряд окон-бойниц — высоко, под крышей. Массивная скамья врезана в толщу камня. Левее — наглухо запертые ворота: завитушки из бронзы, допотопное рококо. Огюст Шевалье, внук якобинца, с пониманием кивнул. Предместье Сен-Жермен, улица Гренель.
«Аристо» — недорезанные.
В полночь девушка придет
В нашу компанию, к Маржолен.
В полночь девушка придет,
Гей, гей, от самой реки…
Песня не отпускала весь день, до заката. Он не противился — мурлыкал еле слышно. Поется — значит, жив. Позже вспомним, помянем погибших, возьмем за глотку тех, кто толкнул безоружных под картечь. Время с ним, его хватит на все. Отчего не спеть? Хотя до полночи — далеко, и не девушка придет от реки, в нашу компанию, а он сам явится к девушке.
Спасибо приятелям-грузчикам с кормилицы-Сены — не подвели. Ни о чем не спрашивая, помогли смыть кровь с лица и рук. Достали штаны и куртку, дали поспать пару часов под рваным парусом.
За твоей душой спешит
В нашу компанию, к Маржолен,
За твоей душой спешит,
Гей, гей, от самой реки…
Огюст смерил взглядом тихий, словно затаившийся особняк. Пнул каблуком нижнюю ступень — черную. Век бы сюда не ходить — ни в Сен-Жермен, заповедник Старого режима, ни в этот дом… Вспомнилось название — особняк Де Клер.
Номеров здесь не признавали.
Черный-красный, ночь-день. Потревоженный молоток глухо ударил о металл. Шевалье с опозданием сообразил, что в его нынешнем наряде не входят с парадного крыльца. Особенно когда стрельба еще не стихла. Сейчас погонят прочь или полицию кликнут…
— Чего надо?
На желтом, лоснящемся лице лакея — скука пополам с недоверием. Огюст едва сдержался, чтобы не сунуть руку за пояс, к трофейному пистолету. Нельзя! Вот если бы они сегодня победили…
— Мне нужна баронесса Вальдек-Эрмоли.
— Кто вы такой?
— Друг с кладбища Монпарнас.
Молчание — долгое, мрачное. В лакейских глазах — откровенная неприязнь.
— Заходите.
Дверь открывалась с натугой. Ей тоже не показался нежданный гость.
— Ждите здесь!
«Здесь» — у подножия мраморной лестницы, застеленной темно-бордовым ковром. По таким лестницам приятнее всего взбегать с заряженным мушкетом. И не одному, а с отрядом верных товарищей. Именем Революции!.. Словно подслушав крамольные мысли, лакей исчез. Его собрат обнаружился аккурат посреди лестничного марша. Рука — в правом кармане ливреи, на лице — служебный долг.
Бдит!
Огюст скользнул взглядом по расписному потолку (Амуры и Зефиры в медальонах), по стенам, обтянутым светлой тканью, по портрету в золоченой раме. Век бы сюда не ходить! К сожалению, у судьбы — злое чувство юмора.
— Заходите. Скорее!
В ту ночь — после похорон Галуа и знакомства с таинственным Эминентом — они даже не поговорили толком. Огюст и рассмотреть-то ее не сумел — даму, которая ждала его у кладбища в карете. В салоне царила тьма. Лицо скрывалось под маской; голова и плечи — под черной шалью. В ушах Шевалье до сих пор звенели колокольчики, перед глазами струилось неверное синее пламя…
«Как вы относитесь к вампирам, сэр?» — спросил зубастый мистер Бейтс.
Карета довезла его до моста через Сену, где они и распрощались. Шевалье дважды повторил адрес, названный ему дамой — «На всякий случай!»; обещал зайти, если что… Несмотря на усталость, темноту и заботу о его благополучии, он все же сообразил, что не слишком пришелся по душе баронессе Вальдек-Эрмоли.
«Республика и Разум!» — сказал ему Эминент.
От дамочки из особняка Де Клер такого не услышишь.
— Что вам угодно?
Шаль исчезла вместе с маской. Мотылек расправил драгоценные крылышки. В светлых волосах — колкий блеск бриллиантов. Колье на высокой — лебединой! — шее, золото на узких пальцах, на изящном запястье. В глазах — алмазный огонь, глянуть больно. Яркие губы подрагивали от нетерпения — баронесса спешила.
Или показывала, что спешит.
Огюст хотел напомнить, что он — тот самый, которого вы, ваша светлость, подвозили от Нового кладбища, давали адресок…
— Рыбой пришел торговать.
Глаза-алмазы вспыхнули — и погасли.
— Остроумие, достойное грузчика. У меня гости, я очень занята. Вас, Шевалье, отведут на кухню…
На «господина» ее не хватило. Огюст вздохнул. На кухню! Хорошо еще, не на конюшню. С другой стороны, в его положении выбирать не приходится. Государственного преступника ищут повсюду. На квартиру не вернешься, к товарищам не зайдешь; приметы разосланы по гостиницам, заставам, постоялым дворам.
— Дарю вам вторую попытку, гражданка баронесса.
Злости он не испытывал. Хозяйка зря пытается ставить гостя на место. Огюста здесь ждали — и не просто ждали. Если пускают в дом без разговоров, если бегут навстречу…
Эминент зря слов не тратит.
— Пойдемте, господин Шевалье…
Темный холст портретов чудесно смотрелся на бежевой ткани обоев. Тот, что Огюст увидел, входя, был лишь первым в числе многих. Пышные платья, гордо вздернутые носы; камзолы шиты золотом, смешно торчат бороды, сверкает филигрань орденов.