Так почему же не хочется верить благодетелю? Андерс Сандэ Эрстед — и Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге. Кто более опасен?
— Ты тоже ему не веришь? — поняла Бриджит. — Не верь. Эминент не ищет веры. Но, пока мы ему нужны, Эминент — наша стена и защита. Иного союзника у нас нет.
— Союзника? — горько усмехнулся Огюст. — Или соучастника?
3
«- …ни малейших, — согласился я, косясь по сторонам. — На улице я бы еще попытался.
Увы, граждане «синие» успели кое-чему научиться. Из Консьержери много путей, но в Трибунал ведет лишь один — через лабиринт узких коридоров. Не развернешься, не выхватишь мушкет у раззявы-конвоира. Для того и задумана Прихожая Смерти.
— Не болтать, аристо! — рявкнул идущий слева санкюлот, по виду из бывших лакеев. — Ишь, выучились!
Мы с Филоном говорили по-немецки.
— Высеку, человек ! — бросил я на родном языке, не обернувшись.
Конвоир вздрогнул, под хохот товарищей тронул рукой поясницу.
— Отменно, — одобрил Филон. — «Человек»… Как звучит, а? Впору распухнуть от гордости. Так вот, маркиз, у меня нет ни малейшей охоты умирать по той причине, что я — якобинец в отставке. Эту смуту мы с друзьями готовили давно. Первая попытка поджечь Францию была предпринята двадцать лет назад, когда умер Людовик XV. Сорвалось из-за случайности. Решили обождать, провести эксперимент за морем, в Америке. Начать, так сказать, с чистого листа… Скажете, мне нет прощения?
Я пожал плечами. Какая теперь разница?
— Из меня плохой исповедник, Филон. Но, если я вырвусь отсюда, вам и вашим друзьям лучше не попадать ко мне в плен. Живыми…
Костистое лицо дрогнуло. Кажется, я его все-таки задел.
— Понимаю, маркиз. Я и сам себя не прощу. Но кое-что можно исправить — и очень многое предотвратить .
Я и сам себя не прощу. Но кое-что можно исправить — и очень многое предотвратить . Если хотя бы часть того, что я видел в Грядущем, исполнится… Вы не слыхали об Иоганне Иерусалимском? Жаль, я прочел его слишком поздно. Нет, умирать нельзя!
Над головой нависал низкий потолок — крышка гроба.
— Валяйте, Филон. Живите. Авось наверху зачтется!..»
Шевалье отложил листок в сторону, на крашеные доски скамейки, вдохнул глоток июньского, напоенного липой и жасмином воздуха. Хорошо! Ровная гладь кормилицы-Сены, гранит набережной, островерхие башенки; квадрат огромного древнего здания.
Дворец Правосудия — Консьержери.
Он решил дочитать рукопись на лавочке, у реки. Гей, гей, у самой реки! Славное место. И Часовую башню видать — высокая, выше прочих. Там, ближе к облакам — Механизм Времени. Тикает, значит. Делит его на равные и справедливые части.
Читалось легко. Красивый почерк Александра Дюма звал за собой, вел, словно под конвоем, темными коридорами, заставляя обдумывать каждую фразу и даже сопереживать. Людей гонят на смерть, под лезвие наигуманнейшей в мире «национальной бритвы». Так же, как обоих дедов Огюста, как тысячи виновных и безвинных.
Людей тоже делят на части — неравные и несправедливые.
Тело — здесь, голова — в корзине.
«…он ответил не сразу.
Я не торопил. Коридор вел дальше, в сердцевину логова Смерти. В воздухе плавала старая пыль. Свет, льющийся из редких окошек, был тускл и сер. Санкюлоты — и те приуныли, бросили шутить и отпускать ядовитые реплики. В Аду плохо с весельем. Сегодня на казнь ведут меня, завтра — твоя очередь.
— Держите!
Рука Филона на миг коснулась моей, передав что-то маленькое и круглое. Монета? Амулет? Не возражая, я спрятал подарок в карман.
— Зажмите в кулаке. Не выпускайте, что бы ни случилось. Ничему не удивляйтесь. И — не говорите со мной, пока я сам к вам не обращусь.
Я с трудом понял, чего он от меня хочет. Словно разучился понимать немецкий. Ладно, хуже не будет — в любом случае. Улучив момент, я взглянул на загадочную безделушку. Пуговица, обычная пуговица с сюртука. Нитки свежие — видать, только что оторвана.
— Пришли! — с удовлетворением выдохнул конвоир-лакей. — Пожалте бриться, господинчики!
Высокая дверь, караул по бокам. Революционный Трибунал. Епархия граждан инквизиторов Рене Д. и Антуана Фукье-Тенвиля…»
Шевалье недоуменно перечитал последнюю фразу. «Рене Д. и Антуана Фукье-Тенвиля…» Что за секреты? Фамилию маркиза Р. скрыли по просьбе семьи, но какая надобность прятать под инициалом «Рене Д.»? Тоже мне, Железная Маска! Каждый школьник знает, что Общественным обвинителем был Фукье-Тенвиль, Фукье Кровавый. Председателем же Трибунала назначили Рене Франсуа…
Дюма!
Не выдержав, Огюст рассмеялся. Дрогнуло перо автора «Нельской башни», не решилось помянуть однофамильца. Не дай бог, явится во сне, как убийца из пьесы, начнет родством меряться! Сбежит из Прошлого в Настоящее, предъявит счет…
Где от такого спасаться? — разве что в Грядущем.
«Жить ради Грядущего, — сказал во сне Эминент. — Что может быть прекраснее?» Странное дело — Огюст был уверен, что человек-вне-времени не шутил.
«…зал был забит до отказа.
Я даже не пытался рассматривать публику, прекрасно понимая, кого увижу.
Этнографию Трибунала в те дни знал каждый француз. Возвышение для судей, «яма» для присяжных, скамьи для злодеев-аристо. В последнем из читанных мною номеров «Le Moniteur» сообщалось, что по требованию председателя Д. число скамей увеличили вдвое.
Будь со мною орудийная батарея и приличный запас картечи, я бы, конечно, заинтересовался публикой. Обычный комплект: мегеры-вязальщицы со спицами на изготовку, за ними — густые ряды безработных, получающих за «общественную активность» иудины полфранка в день; на галерке — мальчишки.