Недзе там наперадзе, проста ля ракi,
Нас чакаюць сьвежыя царскiя палкi…
Волмонтович шагнул вперед, поправляя манжеты. Щеголь, шляхтич; ходячий гонор. Такой и под топор не ляжет в несвежей рубашке. Лишь сейчас Зануда сообразил, что князь идет на бой безоружный. Моргенштерн он отложил в сторону: отдыхай, боевой товарищ! Не мальчик, небось, почтенный цеп, в летах…
Сами управимся.
…А за iмi — вольныя неба i мурог —
Прага неадольная новых перамог…
Пин-эр брела, ничего не видя. Зато преследователи засуетились. Самая храбрая гиена перешла на бег, заходя сбоку — слюнявая морда, хвост-веревка хлещет кнутом. Стал громче топот мертвых ног. Потянулись гнилые пальцы, норовя ухватить безразличную ко всему добычу за ворот халата.
Цок, цок, цок, цок — вершнiкi на конях,
Цок, цок, цок, цок — ты зважай, народ…
Будто пародируя топот мертвецов, Волмонтович ударил подошвой о булыжник. Выкинул потешное коленце, за ним — другое. Князь явно входил в роль — то ли удалого повстанца, то ли его друга-коня, то ли обоих сразу.
Кентавр.
Цок, цок, цок, цок — i штандар з «Пагоняй»…
Тварь, уже готовая вцепиться в китаянку, слишком поздно заметила врага. Литвинский кентавр не бежал — летел. В уши ударил жалобный взвизг. Длинное, извивающееся тело вздернулось, как на дыбе.
Мелькнула белая манжета.
Цок, цок, цок, цок — клiча ў паход…
Визг захлебнулся. Оторванная лапа глухо стукнулась о булыжник. Кентавр швырнул плачущую гиену-калеку прочь, брезгливо вытер пальцы о брусчатку. Обернулся — резко, словно конь на скаку.
Притопнул левой, правой, готовясь пуститься в пляс:
Ты сядла не пакiдай, вер, што не зманю,
Толькi болей волi дай ты свайму каню…
Манжеты — белая и окровавленная — метнулись к клокочущей ненавистью глотке второго зверя. Тварь отпрянула, хрипя, оскалила желтые клыки.
Кентавр не отступал:
…Толькi болей волi дай — куля не кране,
Ты сядла не пакiдай, не цугляй мяне!
Гиена не выдержала — заскулила нашкодившим щенком.
Удрала.
Подпрыгнув, кентавр оглушительно свистнул вслед беглянке. Пин-эр уже стояла рядом с ним — измученная, безмолвная. Легко, как жених — невесту, Волмонтович подхватил китаянку на руки, смерил надменным взглядом толпу «потопельников». Забыв о приличиях, о шляхетском достоинстве, харкнул под ноги самому настырному — верзиле в драной матросской фуфайке.
Назад он шел не торопясь, боясь потревожить девушку. Когтистая лапа попалась под ногу, и князь пнул ее, отбросив подальше — кыш, падаль!
2
— Я — на склад.
Князь, Пин-эр и Торвен со мной, — Эрстед закинул ружье за спину, устало повел плечами. — Надо проверить систему защиты. Остальные…
— Все на постах, согласно расписанию, — отрапортовал Дон Кихот, пятясь к двери. — Поспешить бы, а?
Зануда мысленно согласился. Пора! Толпа близко — лица видать. Колокол «Вазы» поднял всех — и погибших в недавнем Мальстреме, и сгинувших в прошлые шторма. У некоторых и лиц-то нет — лопнула темная шкура, наружу глядит желтая кость.
Полная мобилизация!
— Потом я вернусь к иллюминатору…
— Нет, полковник!
Лейтенант Торвен потянулся, разминая кости, тронул ладонью ноющее колено. Не боец! Но остальные не лучше. Воскресший Волмонтович, нет слов, кентавр — но кому-то ведь нужно нести девушку?
— Возле иллюминатора подежурю я. Ты нужен на складе. Кроме того, в два конца ты не успеешь. А если они пройдут Банку… К чему тогда были все эти танцы?
Лицо Эрстеда дрогнуло, как от зубной боли. Словно вновь он стоял у свежей могилы. Холм мерзлой земли, торчат не кресты — сабли с грязными кистями на эфесах. «Прощайте, волонтеры! Нет, до свидания. До скорого!..»
Из Черного полка домой вернулась десятая часть.
— У тебя дети, Торвен.
— У тебя тоже, — равнодушно ответил Зануда. — Удивил!
— Гере Эрстед! Пора!..
Дон Кихот нервничал. Даже рыжий ловец угрей — и тот пятился в глубь Башни. Белокурый Арне-наблюдатель уже спустился вниз, благо не держали.
— Хорошо, — вздохнул полковник. — Кто знает, где рубильник?
— Я! Я знаю! — с радостью выкрикнул рыжий.
— По моей команде! — Эрстед дождался, пока Волмонтович исчезнет в темноте со своей драгоценной ношей. — Торвен? Ты как без трости?
Зануда ударил о порог прикладом ружья.
Оба выжидали. Мертвецы идут на приступ — такое и Александру Дюма не придумать. Дешевка она, мсье, ваша «Нельская башня»! Ближе, ближе… Пустые глаза, пустые глазницы. Тянутся закостеневшие руки, отпали челюсти, висят распухшие языки. Авангард подошел вплотную — десять-пятнадцать шагов, и толпа вольется в дверь, сминая двух глупцов. Д-дверь, как говаривал убийца старины Ольсена, зубастый негодяй с чудо-зонтиком…
Слева — пара колонн. Справа — пара колонн.
Молчаливые часовые.
— Отойдем от греха! — крепкая рука ухватила Торвена за локоть, потянула в коридор. — Ох, что-то будет… Честно говоря, я сам плохо знаю, что сейчас будет. Ты мне веришь, лейтенант?
— Верю…
— Ну и славно. Рубильник!
От вопля полковника у Торвена зазвенело в ушах.
— Есть — рубильник! — донеслось из подземных недр.
— Зажмурься, лейтенант!
К счастью, Зануда успел вовремя выполнить приказ. Ослепило, но не слишком. Проморгавшись, он вытер слезы — и увидел. Между парными, угольно-черными колоннами, охраняя вход, плясали, выгнув спины, огонь-коты. Дыбом шерсть, белая с синим отливом. Распушились генеральские усищи, брызжут искрами. На клыках кипит слюна, пузырится.