— Валяй, Малыш!
— Покажи ему!
— Полковник! В атаку!
Гибкий и мускулистый, как пантера, Сэм кружил по рингу, размышляя о своем. Несмотря на разницу в весе, он был способен уложить противника на пол в любую секунду. Еще не успев заматереть, войти в силу зрелого мужчины — в прошлом году ему стукнуло двадцать, — Сэм с пеленок прошел такую школу, что иному хватило бы до конца жизни.
Его первым учителем был отец — прославленный Голландец Сэм, просто Голландец, без унизительной приставки «Малыш», непобедимый в ближнем бою. Малорослый и легкий, Голландец, как обладатель «свинцового кулака», пользовался таким доверием зрителей, что те делали ставки на него против тяжеловесов, собирая изрядные барыши. Ну и, конечно же, Мендоса, Мендоса-Великолепный, гордость Англии — фаворит принца Уэлльского, боксер, с которым в Виндзоре разговаривал его сумасшедшее величество Георг III, и которому, дьявол его побери, нельзя отказать, когда он просит тебя поиграть с Полковником…
«А что делать? — нырнув под руки противника, Сэм вошел в клинч. Пусть датчанин помотает нас туда-сюда, словно кабан — вцепившуюся в бок гончую. — Надо платить долги. Я был сопляком, когда старик Мендоса выставлял вперед ладони и говорил: «Валяй, малыш!» Нынче те же слова кричат мои поклонники. Если Мендоса попросит, я готов подставить челюсть хоть премьер-министру, захоти мистер Каннинг развлечься!»
Разорвав дистанцию, он с удовлетворением полюбовался, как на боках Полковника расцветают два сине-красных пятна. Джентльмен упрям, но долго ему не продержаться. Годы… Мендоса был в возрасте Полковника, когда, не сумев заработать гинею-другую мемуарами, решил вернуться на ринг. И что же? Том Оуэн свалил великого чемпиона на глазах у публики…
— Полковник! Врежь мальчишке!
Орал неприятный тип, вызвавшийся услужить джентльмену, пока тот развлекается на ринге. Рыжие баки, кривые и желтые зубы, недельная щетина на щеках… Сэм вспомнил типа. Он вечно маячил рядом с лордом Расселом, покровителем спортсменов, когда лорд приходил на бои.
Имени типа Сэм не знал.
Сейчас кривозубый держал в руках фрак Полковника. Ему сто раз предлагали повесить фрак на крючок, на стул, перекинуть через канат второго, свободного ринга — нет же, торчит как столб, распялив руки, и блажит, что твоя прачка, у которой украли белье…
Вопли кривозубого раздражали.
Ему сто раз предлагали повесить фрак на крючок, на стул, перекинуть через канат второго, свободного ринга — нет же, торчит как столб, распялив руки, и блажит, что твоя прачка, у которой украли белье…
Вопли кривозубого раздражали. Слепому видно, кто здесь кому врежет. Кто здесь мальчишка. Будь это настоящий бой, длящийся тридцать-пятьдесят раундов, у Полковника вообще не было бы шансов. Хотя старается, можно сказать, отчаянно дерется. Не его вина, что ногам трудно носить лишний вес, что грудь вздымается все чаще. Нет, если Сэм и злился, то не на безвинного Полковника.
На себя, поддавшегося на уговоры; на кривозубого горлопана…
Вот злость и взяла верх. Увернувшись от бокового, слишком размашистого удара, он прорвался вплотную. Стерпев изрядную плюху в грудь и еще парочку по ребрам, он боковым зрением увидел подарок судьбы, от которого и отказался бы, да не успел. Внушительный подбородок джентльмена торчал над Сэмом, словно намекая: вот он я! Так красуется вывеска трактира, приглашая зайти и угоститься горячим ромом.
Бежишь с мороза, не думая.
В кулак Малыш-Голландец вложил меньше силы, чем обычно. Но и этого хватило. Полковник рухнул, как подкошенный. На ринг кинулся старик Мендоса, кляня Сэма на чем свет стоит; старика опередил кривозубый — мигом отдав драгоценный фрак какому-то зрителю, он упал рядом с Полковником на колени, приподнял его голову, охая, стал легонько хлестать по щекам, приводя в чувство.
— Хлебнул лиха! — вопили молодые боксеры, ровесники Малыша-Голландца.
— Будет знать!
— Браво, Сэмми!
По их крикам выходило, что Сэм выиграл не учебный бой с человеком намного старше его самого, а стал чемпионом мира на веки вечные.
Злость сгинула, как не бывало. Виновато слушая брань Мендосы, Сэм топтался возле поверженного Полковника, дожидаясь, пока тот придет в чувство. К счастью, долго ждать не пришлось. Полковник открыл глаза, хлебнул бренди, поднесенного ему по приказу старика и хрипло закашлялся, давясь смехом.
— Это бомба, мистер Элиас! Клянусь Голгофой, это настоящая бомба!
По-английски он говорил чисто, слегка запинаясь, что в его положении было неудивительно.
— Простите меня, сэр…
Сэм растерялся. Он понятия не имел, что джентльмен знает его фамилию — Элиас. Почему-то сей факт произвел на Малыша-Голландца неизгладимое впечатление. Из уважения он даже согласился бы провести с Полковником второй и третий бои, заканчивая их одинаково, на радость сопернику.
— За что? Мендоса, бросьте причитать! Я жив-здоров. У нас, датчан, крепкие головы. Поэтому мы до сих пор обходимся без парламента. Кто-нибудь, дайте мне полотенце! Отличный удар, мистер Элиас… Апперкот?
— Да. Этому удару меня обучил отец.
— Голландец Сэм?
— Вы были знакомы с ним, сэр?
— Увы, нет. Я успел только на его похороны. В 1816-м я впервые посетил Англию. Мендоса, помните? Я пришел к вам условиться о занятиях, а вы плакали. В доме не было ни души, чужого человека вы не стеснялись…