«Что значит жасмин? — размышлял Эминент, ожидая, пока китаец взойдет по каменным ступеням лестницы и поравняется с ним. — Калиостро пах розами и мускусом. Сен-Жермен — яблочным табаком. Молчаливый — ладаном. Я, когда ослабляю контроль, пахну горькой косточкой абрикоса…»
— Вы тот, кого я ищу, — остановившись в трех шагах от барона, на границе незримой, но ясно очерченной сферы, китаец поклонился. — Зовите меня Чжоу Чжу.
В отличие от своих соплеменников, он обошелся без заискивающей ухмылочки. По-немецки герр Чжоу говорил отменно, с нижне-саксонским акцентом. Длительные хождения вокруг да около, у азиатов предшествующие любому деловому разговору, он также опустил.
— Вы тот, кого я жду, — последовал ответ. — Зовите меня Эминентом.
— Я проделал далекий путь.
— Нуждаетесь в отдыхе?
— Нет.
— В еде? Питье? Дружеской беседе?
— Я нуждаюсь в вас.
— Неужели никого не нашлось ближе?
— Старик Гао Гун принял обет молчания. Панас Рудый ненадолго умер. Полагаю, в ближайшие годы он недоступен. Жаль, потому что первый умел замечать главное, а второй жил неподалеку от цели моего странствия. Кроме них, я не знаю никого, кто видел бы Будущее яснее вас. Если речь идет о подробностях, вам нет равных. Там, где мы обнажены на ветру , это не вызывает сомнений.
Если речь идет о подробностях, вам нет равных. Там, где мы обнажены на ветру , это не вызывает сомнений.
— Хоен-Вронский?
— Поляк не расположен к просителям.
— Элифас Леви?
— Вы не хуже меня знаете, что он еще полностью не родился. Сейчас он — Альфонс-Луи Констан, дьякон в семинарии Пти-де-Пари. Обет плотского воздержания занимает все его мысли и сковывает силы. А я не могу ждать двадцать лет, пока он разочаруется в вере. Сперва я хотел ускорить их встречу с Хоен-Вронским, чтобы Леви родился раньше…
— И что?
— Отказался от этой мысли. Решил, что вмешательство приведет к скверным последствиям. У Леви слишком хрупкий склад души. Фарфор не куют молотом…
В речи герра Чжоу не было ни капельки китайщины .
«Будь мы героями романа, — подумал Эминент, — автор не снискал бы восторгов читателей. Скучный, непонятный посторонним разговор. Ни колорита, ни драматических разъяснений. Обычная история, когда речь идет о Посвященных. Любой умер бы от тоски, подслушав, скажем, мою беседу с Калиостро. Когда мы оставались наедине, у графа не было нужды в павлиньем хвосте…»
— Чье будущее вас интересует, герр Чжоу?
— Это мальчик. Русский. В прошлом месяце ему исполнилось три года.
— Хороший возраст. Образ и подобье с вами?
— Кое-что есть. Не знаю, подойдет ли это вам… Показать?
— Не здесь. Пройдемте в харчевню матушки Кло. У нее подают дивный сидр. Если вы предпочитаете крепкие напитки, ее кальвадос славится на всем побережье.
— Мой багаж?
— Не волнуйтесь. Мои спутники проследят.
— Я не волнуюсь, — резко бросил Чжоу Чжу. — Это ваши рабы?
Впервые китаец проявил раздражительность. Молодость просителя не смущала Эминента, знавшего, что Посвященный может выглядеть и младенцем. Но сейчас, казалось, тело герра Чжоу взяло верх над разумом, и вздорный юнец вырвался наружу, отстранив истинный дух.
— Это мои спутники. Я оказал им ряд услуг. Взамен они платят мне преданностью.
— Значит, рабы, — кивнул китаец. — Хорошо, идемте.
2
Зайдя в харчевню, они сели за угловой столик и погрузились в молчание. Сперва ничего не происходило. Даже матушка Кло, обычно расторопная, не спешила броситься к солидным, вне сомнений, денежным гостям. Минута, другая, и те посетители, кто решил с утра пораньше побаловать себя глоточком сидра, вдруг вспомнили о неотложных делах. Вскоре харчевня опустела. Матушка Кло просияла, словно не могла дождаться, пока клиенты разбегутся, поставила перед Эминентом запыленную бутылку кальвадоса — и без слов удалилась на кухню.
Лицо матушки выражало рассеянность, свойственную идиотам.
— Показывайте, герр Чжоу.
Китаец полез в карман сюртука. На свет явились миниатюрные ножницы, сделанные из драгоценного алюминиума. Следом за ними — лист рисовой бумаги. Барабаня пальцами по краю стола, Эминент наблюдал, как Чжоу Чжу орудует ножницами. Такой способ создавать подобье был ему в диковинку.
Идеально ровный кругляш лег в центре треугольника, образованного бутылкой и двумя стаканами. Замерцав, он превратился в пуговицу, украшенную «сенатским чеканом»: колонной с надписью «закон». Пуговица блестела золотом в лучах солнца, падающих из окна.
— Это пуговица с мундира его деда, — сказал китаец.
Лоб герра Чжоу блестел от пота, как если бы он не бумагу резал, а таскал мешки с зерном. — Не сомневайтесь, образ подлинный.
— Как зовут деда?
— Иван Алексеевич Гагарин.
— Князь Гагарин? Масон? Венерабль [54] Петербургской ложи Орла?
Эминент взял в руки бутылку, желая налить кальвадоса, и вздрогнул. На этикетке значилось: «Venerable». Такого рода совпадения следовало считать предостережением. Не хотелось бы ссориться с русскими масонами…
Медно-апельсиновый напиток полился в стаканы. Запах специй смешался с усилившимся ароматом жасмина. С набережной донеслись вопли: там ловили вора.
— Да.
— Ну у вас и запросы, герр Чжоу… Что еще?
Ножницы зашуршали вновь. Тонкие, невесомые полоски бумаги превратились в прядь волос. Темно-русые, чуточку влажные, волосы на столе смотрелись чужеродно.