Ждать, пока медики назовут хворь по имени, он не стал. Уж чего-чего, а жизненного опыта, несмотря на молодость, у капитана хватало. Холерное судно поставили бы в долгий карантин, а то и вовсе сожгли бы во избежание эпидемии. Страшная болезнь прошлась по Европе, будто коса Смерти, сойдя на нет в прошлом году, а значит, парижские власти не стали бы церемониться с подозрительными сардинцами.
Надо было спешить.
— И теперь, синьор Огюст, мы вынуждены идти на юг через север! О, злая Фортуна! Мои друзья в Одессе, когда мы пили вино близ Воронец-палаццо, смеялись: «Бешеной собаке сто верст не крюк!» Верста, мой драгоценный синьор, это такая русская миля…
Вначале, до известия о болезни толстяка Карлито, Джузеппе Гарибальди не сомневался в намеченном маршруте. Вверх по Сене, через систему каналов перебираемся в полноводную Рону, делаем краткую стоянку в Марселе — и вот оно, родное, исхоженное вдоль и поперек Средиземное море! Но путь через всю Францию, в особенности — предсказуемый путь, теперь грозил карантином: не в Париже, так в Лионе.
Зараза могла догнать шхуну по берегу, размахивая предписанием задержать «Клоринду» до выяснения обстоятельств.
— Мы бы дрались, синьор Огюст! О да, мы бы не посрамили чести истинных корсаров! В сравнении с вами я — щенок, не нюхавший пороха баррикад… Но и в моих жилах течет горячая кровь! Спина к спине у мачты, с саблями в руках, мы отражали бы натиск врагов. А виконт с князем разили бы их из пистолетов.
А виконт с князем разили бы их из пистолетов. Но, увы, моя фемина — не военный фрегат. Велика ли доблесть погибнуть, если о нас не сложат песен? Кому хочется уйти на тот свет в качестве разносчика холеры?
— Никому, — согласился Огюст.
Темперамент собеседника уже начал его утомлять. Выяснив, что Шевалье сражался на баррикадах, Гарибальди вознес «rivoluzionario» на недосягаемую высоту. Они были практически ровесниками — сардинец родился на три года раньше. Но со стороны казалось, что капитан, несмотря на роскошную бороду — новобранец, заглядывающий в рот старому, прошедшему огонь битв капралу.
Вчера он признался, что мечтает убить «морского змея».
Такие гибнут первыми, подумал молодой человек, и осекся. У Гарибальди уже была тысяча поводов отправиться на тот свет. Во всяком случае, сам Огюст рисковал жизнью реже и меньше. Ружья «синяков» против ружей пиратов? Полиция против береговой охраны? Тайна баронессы Вальдек-Эрмоли против буйства штормов?
Еще неизвестно, что перевесит.
— Вы правы, мой великолепный синьор! Надо жить! Мы бросим вызов империи — не здесь, так у берегов Южной Америки! Но вернемся к холере… Как вы считаете, теперь мы вне опасности?
— Абсолютно, синьор Гарибальди. Раз на корабле за это время никто не заболел — нам нечего бояться. Кроме, разумеется, бурь и мелей.
— Джузеппе! Для вас я — Джузеппе, мой храбрый синьор! Друзья в Одессе и Керчи звали меня Осипом. Вы, как француз, можете воспользоваться более привычным для вас Жозефом…
Сейчас «Клоринда» шла в проливе Ла-Манш, рассчитывая к вечеру обогнуть Бретань и выйти в Бискайский залив. По левому борту тянулось побережье Нижней Нормандии — меловые обрывы, утесы и галечные пляжи. Мелькали яблоневые сады и замки, похожие на многоглавцев-драконов, сдуру посвященных в рыцари. На зеленых лугах паслись стада коров: белых с рыжими подпалинами и восхитительных, словно выточенных из красного дерева, красоток ожеронской породы.
Вдали, грозно оседлав гору-остров, высилось аббатство Мон-Сен-Мишель. Крепость, как дуб из желудя, родилась из простой часовни. Вояка-архангел трижды являлся местному епископу, требуя воздвигнуть эту самую часовню — и на третий раз, раздражен медлительностью «сволочного попа», пронзил тому голову «огненным перстом».
Епископ сразу понял, что лень — мать всех грехов, и преисполнился рвения. А Святой Михаил встал на шпиле, дабы лично приглядывать за тружениками. Побаиваясь вышнего гнева, монахи таскали гранит через зыбучие пески. Главной же святыней аббатства стал череп епископа, хранящийся в реликварии.
Дыркой в нем могли любоваться все желающие.
Над ухом пронзительно свистнула боцманская дудка. В отсутствие Брузони, оставшегося на койке Отель-Дье, его обязанности выполнял кто-то из экипажа. Матросы засновали по вантам, подтягивая риф-тали — шхуна меняла курс.
Шевалье сглотнул, восстанавливая слух.
— Вы умеете плавать, синьор Огюст?
— Да. В детстве я часто плавал в Роне.
— Ха! В реке! А в море?
Море Огюст видел дважды, еще мальчишкой. Отец брал их с Мишелем в портовый город Сет. Во второй раз он рискнул — искупался в заливе, убедившись: морская вода и впрямь солона на вкус.
— В море — не очень.
— Отлично!
— Чему вы радуетесь?
— Если вы упадете в воду, я вас спасу! Я — чудесный пловец! Я спас множество утопающих.
Прачку, упавшую в яму для вымачивания конопли; затем, в Марселе, — юного Жозефа Рамбо, моего тезку… Да, еще в Смирне — мой друг детства, Клаудио Терезе, считай, уже лежал на дне. Их матери рыдали у меня на груди!
— Благодарю, синьор Джузеппе. Вы не станете возражать, если я уйду в каюту?
— О, нет, синьор Огюст! Я не стану возражать. Я просто умру от горя — терять такого собеседника… Прислать вам вина? У меня есть дивное кьянти…