— Не надо! — возопил Шевалье.
Он только начал привыкать к вежливому, стеснительному «Переговорщику» — и вдруг нате вам! Еще неизвестно, что за фрукт окажется «более искушенный коллега». Объявится какой-нибудь хамоватый Кулак, который лучше знает, как вести переговоры с бандитами…
«Кровь Христова! Да ведь это он со мной переговаривается ! Это я — бандит? Террорист? Психология, взаимопонимание… То-то он такой ласковый… — имей молодой человек тело, взмок бы от макушки до пят. — Кого ты у меня хочешь выкупить, глаз? Что предложишь взамен? Деньги? Ох, вряд ли…»
Вдали рассмеялись колокольчики:
…душу он свою принес
В нашу компанию, к Маржолен…
Душу? Договор, подписанный кровью… Бред! Поповские сказки, как сказал бы капитан Гарибальди. У Грядущего интересы покрупнее, чем душа Огюста Шевалье. Что у нас есть в залоге?
Бумаги Эвариста Галуа?!
…вместо ответа на остров упал буран. Скрежеща шестернями, нуждающимися в смазке, метель увлекла Огюста прочь. Сквозь звон мириада комариных стай пробился далекий голос Переговорщика:
— Я не прощаюсь, да?!
— Чтоб я сдох… — ответил Шевалье, сидя перед зеркалом в каюте «Клоринды».
3
День Троицын проходит,
Миронтон, миронтон, миронтень,
День Троицын проходит,
Мальбрука не видать…
Звезды затаили дыхание.
В опере небес сегодня был аншлаг. Кто сверкал лорнетом в партере, кто — бриллиантами в ложах, а самые скромные, безденежные звездочки — белозубой усмешкой на галерке, над побережьем Испании. Нечасто светилам удается насладиться столь дивным баритоном. Куда как чаще с кораблей, плывущих в Бискайском заливе, слышна брань матросов и проклятия боцманов. Бывает, кого-то за нерадивость секут на корме, и тогда благость летнего вечера нарушается воплями бедняги.
Короче, надо ловить момент.
Мальбрукова супруга,
Миронтон, миронтон, миронтень,
Мальбрукова супруга
На башню всходит вверх…
Князь Волмонтович взял паузу, набрал полную грудь воздуха — и разразился таким дивным «бархатом», что экипаж «Клоринды», даром что из Италии, где каждый лодочник — премьер-тенор, шепотом выругался от восторга.
Mironton, mironton, miron-taine!..
Ветер зааплодировал в парусах. Продувная бестия во время плавания вела себя наилучшим образом, стараясь не мешать концертам. Моряки шептались, что Волмонтович — колдун и песнями накликивает хорошую погоду. Это лишь способствовало популярности князя.
Вода, днем — лазоревая эмаль с редкими вкраплениями травянистой зелени, похожими на лужайки в Булони, к ночи превратилась в уголь. Кое-где белели гривы пенистых гребней. Стайка дельфинов играла в волнах форштевня — они кувыркались, изгибая маслянисто блестящие тела, взлетали в воздух и вновь уходили на глубину, подняв фонтан брызг.
Со стороны Бильбао, дальним концом упираясь в отроги Кантабрийских гор, был хорошо виден мост радуги-»полуночницы». Команда уверяла, что это в Бискае — обычное дело. Впрочем, никто не знал, к добру знамение или нет, и споры унимал лишь вокал князя.
— Мальбрук? — капитан Гарибальди склонился к уху Шевалье. — Это ваш национальный герой? Rivoluzionario, да?
Огюст еле сдержал улыбку.
— Нет, синьор Джузеппе. Герой песни — англичанин.
— Англичанин? О, я понимаю! — борец за свободу, как лорд Байрон… Я знаю, этот доблестный лорд погиб, сражаясь за Грецию! Надо запомнить: Мальбрук…
— Увы, и здесь вы ошиблись. Мальбрук — герцог Мальборо. Мы, французы, как-то за глаза похоронили его перед битвой, и зря — Мальбрук всыпал нам по первое число…
— Жаль, — огорчился капитан, дергая себя за бороду. — Надо же, такая славная canzone, и про какого-то герцога…
— Если вас это утешит, синьор Джузеппе, Мальбрук дважды попадал в опалу, лишался всех постов и даже сидел в Тауэре, как государственный изменник.
— О! Это меняет дело…
Капитан погрозил кулаком рулевому: крепче держи штурвал! Бискайский залив недаром прозвали «мешком бурь». Крутой его нрав был хорошо известен мореходам. Штиль здесь — дивная редкость. А бухты? — вход в каждую сулит беду. Скалы, отмели; реки, впадающие в залив, с течением которых не справиться мускулам парусов…
Впору отдать дань суевериям и просить князя петь без умолку.
Вспоминая шторма, пережитые им в Бискае, Джузеппе Гарибальди жалел, что лишен дара живописца. Уж он бы написал истинный шедевр — например, «Девятый вал». Рассвет после бурной ночи, буйство океана, горстка людей цепляется за мачту разбитого корабля…
— Смотрите! По левому борту!
— Что это?
— Mamma mia! Кто это?!
Первым к фальшборту, огораживавшему верхнюю палубу, успел князь Волмонтович. Оборвав пение на полуслове, он метнулся вперед, обеими руками вцепился в планшир и сильно наклонился, рискуя свалиться в воду. В черных окулярах князя блестели колючие искорки. Миг спустя рядом с ним встал Андерс Эрстед, спокойный и безмятежный, несмотря на панику, ясно прозвучавшую в голосе рулевого.
Кое-кто из экипажа уже карабкался по вантам — для лучшего обзора.
— Grandiosamente! — капитан Гарибальди задышал, как бегун в конце длинного, утомительного пути. — Grazie, Fortuna! Mille grazie! Синьор Огюст! Это он… Клянусь свободой, это он! Моя мечта — передо мной!
— О ком вы?.. — начал было Шевалье.