Гей, гей, от самой реки…
Летя сквозь хрустальный звон, блудная душа Огюста Шевалье всеми силами цеплялась за свою память, как утопающий — за соломинку. Он не знал, что из этого получится — и получится ли хоть что-нибудь.
Сцена девятая
Суп буйабес
1
…скорпена, морской черт, тригла, барабулька…
— Ваше мнение, друг мой?
— М-м… Извините, князь. Я запоминаю.
— О-о, это святое. Молчу.
…мерлан, белый окунь, солнечник, морской петух…
Посещение водолечебницы запомнилось навсегда. В парке, окружающем здание, прогуливались здоровые люди, полагающие себя больными. Настоящие больные — истинная редкость! — чувствовали себя здесь неуютно. Отличить одних от других не составляло труда: здоровые болтали о симптомах и завещаниях, больные строили планы на будущее. Трижды в день все становились в очередь, сплетничая, чтобы скоротать время, заходили в особую комнату, открывали кран с надписью «сера» — «sulphur», — нацеживали себе стакан горячего студня, от которого воняло близким визитом Сатаны, и выпивали порцию серной воды.
Это укрепляло нервы и ликвидировало прыщи.
Второй кран украшала надпись «квасцы» — «alumen». Огюст счел это шуткой Фортуны, князь — пустым совпадением.
Огюст счел это шуткой Фортуны, князь — пустым совпадением. Эрстеда с ними не было — полковник дни напролет просиживал в гостях у даль Негро. На вкус квасцовая вода оказалась еще противнее, чем серная. Как доверительно сказала Огюсту элегантная леди в шляпке, это провоцирует лихорадку, возбуждая темперамент, но помогает при кровохарканье и геморрое.
— Китайские целители, — с придыханием заявила леди, беря молодого человека за руку, — знают двадцать четыре вида геморроя! Вы представляете? Двадцать четыре! Это мне рассказал лорд Маккартни, а он, поверьте, знает толк!
— В Китае?
— В геморрое!
— Потрясающе! — и Шевалье тайком вылил свой стакан в канавку стока.
…лавр, фенхель, шафран, тимьян, чабер…
Обедая, они неизменно заказывали суп буйабес. Ним, родина Шевалье, стоял в десятке лье от Средиземного моря, а матушка Огюста знала толк в кулинарии. Но в Ницце буйабес готовили по-особенному. Рыбный бульон томили на малом огне гораздо дольше, чем в Ниме и даже в Марселе. Перца клали с избытком, мидий и креветок не клали вовсе. Зато чесночный соус «rouille», куда следовало обмакивать поджаренные крутоны, был мягок и деликатен, как погода в августе.
Жара, право слово, совершенно не ощущалась.
Вспомнив, что он — должник мэтра Дюма, Огюст поклялся запомнить рецепт местного буйабеса. Останемся живы — расскажем повару-квартерону, меняющему шумовку на перо с легкостью циркового жонглера…
Вот и повторял, чтоб не забыть.
…кожура апельсина, лук-порей, томаты, оливковое масло…
Князь сопровождал Огюста повсюду.
Обычно Волмонтовича нельзя было оторвать от Андерса Эрстеда — князь полагал себя нянькой и телохранителем в одном лице, стараясь находиться поблизости. Эрстед не тяготился такой опекой; напротив, подшучивая, давал понять, что ему приятна забота князя. Но в Ницце датчанин все время проводил с даль Негро, обсуждая какие-то зубодробительные вопросы науки. Изредка составляя им компанию, Огюст уже выяснил, что старший брат полковника, академик Эрстед, не только имеет честь зваться Отцом Алюминиума, но и первым высказал мысль о связи электричества и магнетизма.
Даль Негро очень уважал датского академика. Старик говорил, что без открытий Эрстеда-старшего он не шагнул бы дальше порога. Уверял, что потомки оценят вклад секретаря Королевского общества в физику, назвав его именем какую-нибудь единицу измерения. А полковник смеялся и отвечал, что из его брата вышел бы ничуть не худший поэт или философ.
— Знаете, за что ему присудили золотую медаль в университете? В жизни не поверите! За эссе «Границы поэзии и прозы»… А «Метафизические основы естествознания Канта»? За этот труд брату дали степень доктора философии. Он тут же плюнул на Канта и сел за диссертацию о свойствах щелочей! Подписывая диплом фармацевта высшей ступени, ректор плакал, как дитя…
Устав от науки, Огюст шел гулять. Князь составлял ему компанию. Иногда казалось, что Волмонтович таким образом искупает свои подозрения и вынужденное рукоприкладство; иногда — что он проникся к молодому французу необъяснимой симпатией, словно тот был его младшим братом. Обращение «друг мой» в устах поляка не отдавало фальшью. В тире, где стреляли по голубям, когда компания баронетов из Уэльса высмеяла Огюста за промахи, князь, ни слова не говоря, взял свободное ружье и очень сильно расстроил баронетов, оставив их без голубей.
— Хорошо смеется тот, — резюмировал Волмонтович, — кто стреляет последним!
В фехтовальном зале, расположенном за часовней иезуитов, князь с удовольствием учил Огюста владению саблей.
Один раз Шевалье по просьбе Волмонтовича достал наваху, демонстрируя «хлопские», как выразился князь, ухватки. К ним подошел маэстро, владелец зала, и некоторое время наблюдал за происходящим. Потом маэстро взял в оружейном шкафчике кривой кинжал, спросил, не помешает ли он господам, и через пять минут Огюст порадовался, что дрался на дуэли с Пеше д'Эрбенвилем, а не с этим тощим, как жердь, итальянцем.
— У кого учились, мсье? — спросил маэстро. — У Пако Хитано? Надо же… При случае передайте ему, что он вор и проходимец. Впрочем, не надо, он это и так знает. Просто обнимите его покрепче. И передайте привет от Сушеного Недо.