Китаец залпом допил свой кальвадос — как воду, не поморщившись. На желтом, словно лакированном лице Чжоу Чжу отразилась целая гамма страстей. Чувствовалось, что он верит ясновиденью собеседника, точному в области фактов, но не доверяет выводам Эминента.
— Вам повезло, герр Чжоу. Портрет мальчика — единственный. Всю жизнь он запрещал себя рисовать. Странная прихоть, не правда ли?
— Я не мог ошибиться. Пускай я скверно различаю отдельные судьбы, но я видел конец привычного нам мира. Корень катастрофы — в ублюдке князя Гагарина! Возможно, он сделал какое-то открытие? Невостребованное современниками? И спустя много лет…
— Он сделал открытие.
Он предложил организовать сеть научных центров, где будут собирать рассеянные в пространстве молекулы и атомы, из которых состояли тела наших предков. С целью их дальнейшего возрождения. Полагаете, здесь кроется корень Апокалипсиса? Собираем атомы, просеиваем через сито, склеиваем в големов… Ваш мальчик всю жизнь прожил монахом, не познав женщины. Дескать, цель жизни — не рождение детей, а воскрешение отцов. О воскрешении матерей он не говорил. Прогресс для него — выход человечества из русла истории.
— Он — буддист?
— Он — блаженный.
— Пророк? Основатель новой религии?
— Не думаю. Во всяком случае, его не распнут на кресте, и он не двинет арабов на священную войну. Горизонт моего прозрения ограничен, но мальчика после смерти скоро забудут. Философы непопулярны в массах. Особенно если они помешаны на противоестественных формах бессмертия… Скажите, герр Чжоу, как давно вы воскресли в этом теле?
— В этом? — китаец ничуть не удивился вопросу. — Двадцать два года назад. Позвольте и мне ответить вам любопытством: как давно вы умерли, герр Эминент?
— Да уж треть века минуло…
— В могиле лежит какой-нибудь бродяга?
— Вы очень проницательны. Только не какой-нибудь, а крайне питательный бродяга. Я долго присматривался к нему, прежде чем погрузить в египетскую летаргию. Его эманаций мне хватит до середины этого века. Потом, конечно, придется заменить беднягу — так меняют истощенные батареи…
Оба надолго замолчали. Китаец вертел в пальцах тросточку, ловко ухитряясь ничего не задеть. Голова змеи мелькала над столом, словно готовясь атаковать. Эминент играл пробкой от бутылки. Подбрасывал щелчком пальцев, подставлял ладонь, ловил — и снова отправлял пробку в полет.
Со стороны это выглядело соперничеством двух жонглеров.
— Я благодарен вам, — наконец произнес Чжоу Чжу. — Не могу сказать, что вы до конца успокоили меня, но это неважно. Чудак-философ? Я бы предпочел военного или ученого. С ними проще бороться — они не так продолжаются во времени, как философы. Никогда не знаешь заранее, в какой момент идея превратится в губительный пожар.
— Позвольте с вами не согласиться… — начал было Эминент.
Но китаец перебил барона:
— Я — ваш должник. На некоторое время я задержусь в Европе. Если вы чего-то хотите от меня — я готов служить вам.
— Хочу, — Эминент спрятал пробку в карман, понюхал кончики пальцев и безмятежно потянулся. — Вы сядете на мой корабль и спуститесь по Сене до Парижа. По дороге мы вместе подумаем, чем вы можете быть полезны мне.
— На ваш корабль?
— Любое судно, идущее в нужном направлении — мое. Равно как и ваше, герр Чжоу. Посвященные не испытывают затруднений в средствах передвижения. Кстати, вы действительно не помните меня? А ведь я не менял внешность…
Китаец развел руками:
— По-моему, мы видимся впервые.
— Ну как же! Бавария, Ингольштадт, университет; орден иллюминатов… Anno Domini 1783. Вы изучали естественное и каноническое право. Записались русским князем… Нет, не Гагариным, — барон подмигнул: дескать, шучу. — Енгалычев, или что-то в этом роде. Да, точно: Петр Енгалычев, потомок Ишмамет-мурзы. Безошибочный ход: мы, немцы, не отличим татарина от уроженца Поднебесной. Вы тогда носили другое тело. Но дух… Дух невозможно скрыть, герр Чжоу.
Безошибочный ход: мы, немцы, не отличим татарина от уроженца Поднебесной. Вы тогда носили другое тело. Но дух… Дух невозможно скрыть, герр Чжоу.
— Погодите… — китаец нахмурился. — Нет, не могу вспомнить. Вы уверены, что мы встречались?
— Разумеется. Я в те годы был, можно сказать, неофитом, — Эминент с силой провел ладонью по лицу, стирая воспоминания. — Начинающим. И, главное, живым. Покажите мне еще раз ваши ножницы. Спасибо… Алюминиум?
— Серебро Тринадцатого дракона.
— Дорогая игрушка. Я читал в «Times» про вашего тезку, генерала Чжоу Чжу, объединителя Китая. Если не ошибаюсь, генерала убили свои же, путем заговора — шестнадцать веков тому назад. В стране начался мятеж, Китай рассыпался, как трухлявый пень, и был завоеван гуннами. Но оставим историю профессорам. Английский журналист, посетивший место погребения, писал, что тело вашего тезки было захоронено в удивительной гробнице. Металлические узоры на крышке саркофага, пряжки ремней на теле покойного… — барон пощелкал ножницами. — Как вы назвали этот металл, герр Чжоу? Серебро дракона?
— Тринадцатого дракона, герр Эминент.
— А почему — Тринадцатого?
— Глупое китайское суеверие, — ответил Чжоу Чжу.
И улыбнулся — впервые за все время.