«Первый и последний раз сняли про меня кино, да и то переврали все, скоты, — думал Мазур, выходя из кинотеатра. — Как водится в Голливуде, получилось красиво до сусальности и ничуть не похоже на то, что было в жизни — за исключением разве что Кимберли, моря и зеленых островов».
Но именно этот фильм и поднял капитанскую дочку туда, где сверкали звезды. И Кимберли осталась там, среди них — то ли Альфа Голливуда, то ли Бета, то ли Гамма…
Мазур вовсе не пытался узнавать что?то о ней специально. Никогда. Но коли уж речь идет не о простой смертной, а об Альфе Голливуда, вовсе и не обязательно стараться, информация сама на тебя выскакивает из газет и журналов, из телевизора да и в кино частенько заносит, и видак имеется дома. Мазур всегда любил кино — еще и за то, что оно большей частью нисколечко не похоже на реальную жизнь, и прекрасно можно отвлечься.
Все у нее получилось на высшем уровне. «Девушка с перекрестка», «Зеленый сладкий лед», «Сезон черепахи», «Деревья накануне четверга», «Смеющиеся старики» — и так далее, господа мои, и так далее. Все кассовые, как на подбор, миллионные сметы и многомиллионные доходы в прокате. И повсюду в главное роли — Кимберли Стентон. Все у нее было — череда мужей и любовников, особняки и ранчо, яхты и самолеты и даже настоящий европейский принц, который всерьез собрался из?за нее стреляться, да как?то не сложилось.
И однажды Мазур совершенно случайно, вовсе не дома, очень далеко от родных березняков?осинников увидел по телевизору прямую трансляцию. И Кимберли Стентон в том числе, поднимавшуюся на сцену за своим то ли третьим, то ли четвертым «Оскаром» — блистательную и совершенную, уже нисколечко не похожую на ту девчонку, что когда?то лежала с ним рядом в тесной каюте старенькой шхуны и звенящим от потаенного волнения голосом предлагала себя в жены.
Это была уже не она, конечно — совсем чужая.
Вот только сначала ее показали сидящей в зале — как она захлебывается от радости, услышав свое имя, как заходится в восторге ее свита, человек пять?шесть обоего пола.
И среди ее свиты Мазур, к великому своему удивлению, увидел Билли Бата — постаревшего, раздобревшего, лысого и даже, кажется, — о чудо! — трезвого. Он не мог ошибиться. Это был Билли Бат собственной персоной, благополучный, респектабельный, довольный жизнью.
Он не мог ошибиться. Это был Билли Бат собственной персоной, благополучный, респектабельный, довольный жизнью. «Значит, она его не бросила, — в совершеннейшем изумлении подумал Мазур, уже не слушая американскую скороговорку ведущих. — Не бросила, не выперла, хотя толку от него и сейчас, ручаться можно, никакого. Ай да капитанская дочка, мисс Пегги Харди. Кто бы думал! Положительно, есть некий стержень в дочках, воспитанных морскими капитанами…» И его, как крайне редко, но случалось все же, пронзила морозная смертная тоска, грусть по навязанным ему недолгим чужим жизням, из?за которых порой другие, не знавшие истины, относились к маске, как к живому человеку… со всеми вытекающими отсюда воспоминаниями… Но длилось это секунды, как всегда.
Он допил стакан и ушел заниматься своим делом — побеждать и выигрывать… А как же, кто бы сомневался, как же иначе?.. Если прошлого — нет, и это не дорога выбирает нас, а то, что внутри нас, заставляет выбирать дорогу… Он ни о чем не сожалел. Только в песне человек может превратиться в снег.
«Плейбой» до сих пор лежал где?то в нижнем, забытом ящике стола, выбросить руки не доходили, а доставать порой и разглядывать с ностальгически сведенным а ля Штирлиц лицом было не в его характере.
Да, а великолепный подводный аппарат «Скат» советская оборонка повторить не смогла. Сначала не заладилось что?то, а потом грянули известные события, когда всем стало не до оборонки вообще и до подводных аппаратов в частности. Но уж в этом вины Мазура не было никакой.