И бесцеремонно задрал ей юбку, по?прежнему маяча осколком у ее лица. Она отчаянно попыталась вжаться в стену, что ей, разумеется, не удалось.
— Там восемь человек! — закричала она отчаянно, на неплохом английском. — Но я не знаю плана, правда! Я только готовила эту квартиру под штаб, у нас каждый отвечает за свой участок… Я не знаю подробностей! И у меня с ним ничего нет! Я просто квартирьер! Там восемь человек! Аугусто!
«Восемь, — подумал Мазур. — Ну, это еще на так страшно. При некотором проворстве…»
— Ну?ну! — сказал он поощряюще.
— Требования… Десять миллионов долларов и освобождение всех наших товарищей… Больше я ничего не знаю!
— Я отчего?то склонен ей верить, — сказал Лаврик. — Ну конечно, очередная убогость — чемодан с баксами и товарищей из тюрем…
— Вы не спрашиваете, как обстоит дело с заложниками, — сказал Аугусто, кривя разбитые губы.
— А мне на них плевать, сколько можно тебе разжевывать? — сказал Лаврик безмятежно. — Нас интересует один?единственный человек, а за остальных пусть болит голова у полиции и властей… Ну, так мы нашли общий язык?
— Провались ты!
— Значит, не нашли, — печально покивал Лаврик. — Ну что же, придется перейти от разговоров к играм в доктора?садиста… Объясняю детали. У человека, как известно, ровным счетом два яйца… Бывают, конечно, инвалиды и мутанты. Ты не из них, Аугусто? Нет? Вот и прекрасно. Мы тебе сначала отрежем одно яйцо, чтобы показать: шутки кончились. Кровью не истечешь, если перевязать вовремя, — а вон тот молчаливый в углу умеет перевязывать не хуже дипломированного фельдшера. Потом отхватим второе. Если ты и после этого будешь изображать революционную несгибаемость, начнем шутить еще более замысловато, Это все вопрос времени, человече. Рано или поздно все скажешь… Но то, что от тебя останется, придется добить из чистого гуманизма… Давайте, — сказал он, не оборачиваясь и не повышая голоса.
Двое смуглых молчаливых сподвижников бросились на сеньора Аугусто, мигом вздернули с пола, завалили физиономией на стол, содрали белоснежные портки. Мягко щелкнуло узкое лезвие выкидного ножа.
Продолжения Мазур лицезреть не стал — отвернулся к девушке, вновь присел возле нее на корточки и светским тоном спросил:
— Вы любите оперу? Или ваши вкусы ограничиваются кинематографом по воскресеньям?
За спиной у него продолжалась возня, мычание, пыхтение — и вдруг Аугусто заорал так, словно из него тянули жилы ржавыми пассатижами. Ему тут же зажали рот — тряпкой, должно быть, очень уж тихо стало — и раздался спокойный голос Лаврика:
— Продолжать? Или убедился, что шутки кончились? Если будешь петь, моргни три раза…
Короткое молчание.
— Так?то лучше, — сказал Лаврик. — Только не ори ты так, в ушах звенит…
— Перевяжите, вы, твари!
— Ладно, давайте вату, — сказал Лаврик. — Клиент согласен сотрудничать…
Мазур повернулся. Сеньора Аугусто вновь завалили на стол, на сей раз спиной. Он охал, шипел и корячился, пытаясь рассмотреть, что за повреждения ему нанесли. Но один из смуглолицых согнутой рукой закинул ему башку, что было весьма предусмотрительно. Ухмылявшийся Мазур разглядел со своего места, что никто, конечно же, не стал ничего отрезать, попросту на внутренней стороне бедра протянулась длинная царапина.
Она кровоточила и, несомненно, болела, так что ощущения пораненного наверняка были не из приятных…
— Кровь! Я же чувствую!
— Не скули, — прикрикнул Лаврик. — Совершенно пустяковый надрезик, сосуды не задеты… Восемь человек, значит?
— Восемь… Автомат у каждого…
— Ну да, никаких базук, — сказал Лаврик. — Они ведь, как легко догадаться, прикинулись мирными туристами с минимумом багажа…
— Идиоты! Вы не понимаете! Они прихватили с собой четыре мины! Небольшие, но мощные, прекрасно уместились в сумках… Их должны заложить на судне, в разных точках, и, если на теплоход попытается напасть спецназ… Дистанционный взрыватель…
— Один?
— Да.
— Это уже легче, — сказал Лаврик. — Меньше хлопот. А теперь давай?ка подробнее, в деталях и частностях…
— Перевяжите скорее, скоты! Я же чувствую, кровь хлещет!
— Да ну, скорее сочится, — сказал Лаврик. — Ну, а если перевяжем, разговор будет продолжаться столь же конструктивно?
— Да…
— Хорошо, — сказал Лаврик. — Давайте сюда аптечку. А чтобы не терять времени, ты мне прямо сейчас расскажешь о…
И посыпались точные, деловые вопросы, на которые уже без малейшей заминки следовали вполне удовлетворительные ответы. Мазур слушал внимательно, все это было невероятно важно для будущей работы. Но какая?то частичка сознания, жившая сейчас самостоятельно, была преисполнена не деловых забот, а угрюмой тоски. Он давным?давно расстался с иллюзиями — но все равно, почему так вышло, что революционеры из романтических стран так недвусмысленно и массово подешевели?
Вот когда?то… Он прекрасно помнил себя пионером?первогодком. Помнил, как звенели голоса: «Куба, любовь моя! Остров зари багровой… Слышишь чеканный шаг? Это идут барбудос…»
И ведь тогда все было правильно! Повстанцы были правильные, молодые, белозубые, бескорыстные. Они сбрасывали диктатора и вступали в столицу под невероятное ликование толпы. Они устроили все так, что жить народу стало лучше. Они воевали так, что Мазур не боялся доверять им свою спину в знойной жаркой Африке. Они были правы, потому что побеждали. И невозможно было себе представить, чтобы Фидель или Че захватывали совершенно непричастных людей, мирных обывателей, трясущихся от страха, требовали потом чемодан с долларами. Почему же нынешние стали дешевыми, мелкими, безвозвратно утратившими что?то очень важное? Из этих рассуждений естественным образом вытекало неприятное ощущение некоей растущей, огромной неправильности. И она, неправильность эта, еще не оформившись в четкие выводы, уже настолько пугала и была Мазуру не по нутру, что он отогнал эти мысли, притворяясь перед самим собой, будто вовсе ни о чем подобном не думал, полностью переключился на то, что говорил пленный.