Он задумался.
— Иногда играли в карты. — Я насмешливо фыркнул, он покраснел. — Брак — это не только поцелуи, Джон.
— Да я как бы и сам уже не мальчик, — возмутился я. — Во всяком случае, женщины у меня были, и не одна… Может, мне не так уж и везло, но… — Хоган улыбнулся. — Ну ладно, наверное, я и в самом деле мало что понимаю.
Мимо нас, распугивая чаек, пробежали дне стройные блондинки. Мы проводили их взглядом.
— Ты все такой же идеалист, — вздохнул Хоган. — Весь в мать.
— Что? — Я не верил своим ушам. — Хоган, мне никогда в жизни никто не говорил, что я похож на мать!
— Я вовсе не хотел тебя обидеть! — запротестовал он. — Она кому угодно сто очков дала бы вперед.
— Ну, приведи хоть один пример, в чем я на нее похож? — не унимался я.
Хоган ответил не раздумывая:
— Ты слишком много от себя требуешь. Я расхохотался.
— Очем ты говоришь? Мать была требовательна только к другим!
— А ты вспомни ее слова: «Я никогда не требую сделать то, от чего сама бы отказалась». Разве не так?
— И что?
— Ты знаешь, как строга она была к людям. Представь теперь, что это должно было значить для нее самой! Потому она и не умела прощать. Просто не могла. Ведь она так и не простила себе, что вышла за отца.
Таких слов я от Хогана прежде никогда не слышал и не был уверен, что хочу слышать теперь. Казалось, я ступаю на запретную территорию, опасную и неисследованную. Мне стало страшно.
— Она сама тебе об этом сказала?
— Нет, отец. Помнишь, как она вечно прохаживалась по поводу его одежды? «У тебя совсем нет вкуса, Роберт». —
Хоган криво усмехнулся. — И еще плевалась, когда считала перхоть с его костюма.
— Было дело.
— Она все время давала понять, что отец недостоин ее. Он был ее билетом, и она не могла себе простить, что воспользовалась им.
— Билетом? — не понял я.
— Ты же помнишь все ее рассказы. Как они бедствовали в Дублине без горячей воды и с туалетом но дворе. Как ей приходилось спать с сестрами в одной постели.
Я хорошо это помнил. В изложении матери прошлое всегда представало серым: серые стены, серые улицы, серое небо… И нам с Хоганом неизменно внушалось, что мы не ценим того, что у нас есть.
— Мать гордилась своим прошлым, — сказал я.
— Нет, она его ненавидела! Она гордилась, что сумела оттуда вырваться! — возразил Хогап. — Все ее сестры повыходили замуж, и ей уже казалось, что она до самой смерти останется с родителями. Но вот появился лихой американский солдатик — ее счастливый билет. Так же, как и ты, впрочем.
— Я?
— Ну да, — усмехнулся Хоган. — А ты как думал?
— Но… но… как только я перестал слушаться, я стал для нее никем!
— Потому что она сама была никем! — Хоган отпил пива и снял нижней губой следы пены с верхней — в точности как делал отец. — Отец говорил, что это у нее из Ирландии. Иметь сына-священника там считается очень почетным. Мать отца Доннелли — это почти титул. Когда ты разрушил ее надежды, она осталась никем. Просто женой отца.
— И твоей матерью, — напомнил я.
— Я полностью принадлежал отцу, — отмахнулся Хоган. — Ее сыном был ты. Любимым сыном.
— Брось! Я был ее игрушкой, комнатной собачкой, не более того. Какая же это любовь?
— По крайней мере кое-что. У нас и того не было. — На лице его помнилось привычное печальное выражение, глаза увлажнились.
Я сжал стакан в руке, будто собирался швырнуть ему в голову.
— Хватит нести чушь! Тоже мне знаток души! Начитался популярных статей и изображаешь тут из себя…
— Не надо так, Джонни, — вздохнул Хоган.
Я обвел глазами зал, словно искал поддержки.
— Человек, который продает машины и лижет пятки клиентам, чтобы они купили коврик для салона за шестьдесят долларов, будет учить меня морали!
— Ковриками я не занимаюсь, — возразил Хоган, гневно выпятив подбородок. — И я не понимаю, что такого аморального в продаже машин!
Я все не унимался.
— Человек, который влюбился в пришельца, будет читать мне лекции по… — Я осекся. А сам-то я чем лучше? И что па меня вдруг нашло? Почему мне так важно опровергнуть слова Хогана? Если пациент так себя ведет, значит, ты попал в точку, не так ли, Джон? Я закурил и продолжал уже более спокойно: — Итак, ты считаешь, что я должен быть благодарен за то, что стал объектом навязчивой опеки матери, для которой был «билетом».
Что еще за билет, скажи на милость? Какой такой билет?!
— Перестань, Джонни. Я отпил еще пива.
— Хоган, хватит придуриваться, а? Ну какой из тебя психоаналитик? И не надо больше говорить, как мне повезло с мамочкой! Мне это неприятно. Поверь, тебе вряд ли было бы приятно, стань ты се любимым сыночком.
— Я и не мог им стать, — пожал он плечами.
— Ну конечно, — ехидно согласился я. — У тебя же был отец. Л вот я даже не чувствовал, что он мой отец.
— Он и не был…
— Я никогда не мог… ЧТО ТЫ СКАЗАЛ???
Хоган снова пожал плечами.
— Он не был твоим отцом. Ты был не его сыном… Да что с тобой?
Я трясущейся рукой поставил стакан.
— Если ты хочешь сказать, что меня усыновили, то я видел свидетельство о рождении.
— Нет, ты был как Иисус, — сказал Хоган, посмотрев па волны. Потом снова взглянул на меня. — Иосиф вырастил его как родного…
События прошедшего гола научили меня ничему не удивляться, но тут… Однажды я был в Лос-Анджелесе во время землетрясения. Четыре с половиной балла, не так уж много, и тем не менее. Вот ты стоишь на твердой земле, и вдруг пол уходит у тебя из-под ног. Стены дрожат, стекла трескаются, деревья во дворе исполняют какой-то причудливый танец…