— Производственная травма, — пробормотал я, нагибаясь за своей газетой.
11
Недели через две раздался телефонный звонок.
— Господи Иисусе, Джонни, куда ты пропал?
— Хоган?
— Да что с тобой такое творится? Бросил Нэнси, голову где-то разбил, никому ничего не говоришь…
Имелось в виду, конечно, «не говоришь мне».
— Я как раз собирался. У меня с телефоном что-то творится.
И в самом деле с телефоном творилось неладное: на линии все время слышались какие-то щелчки, местные звонки проходили через один, а иногда разговор вообще прерывался без всякой видимой причины. Удобная отговорка, но на этот раз я был честен.
— С телефоном? — удивился он. — Да что, черт возьми, могло с ним случиться?
— Не знаю толком. Так или иначе с Нэнси все ясно. Ты же сам знаешь — у нас с ней к этому шло. Я говорил тебе на похоронах, что мы уже несколько месяцев не притрагивались друг к другу.
— Понял. Выходит, ты мне что-то рассказываешь, только когда кто-нибудь умрет?
Я задумчиво почесал в затылке.
— Кто тебе сказал про мою голову?
— Не важно! — огрызнулся он. — Ну ладно… твоя секретарша. Я ее просто завалил письмами.
Все письма лежали передо мной на столе: стопка зеленоватых листков с пометкой «Хоган». Я почувствовал себя последним паршивцем. Брат все-таки, и я его единственный родственник, мог бы и пообщаться хоть раз в месяц, и помочь чем-нибудь… Однако я пока не чувствовал себя в силах нести еще и эту ношу.
— Ты ведь понимаешь, мне тоже тяжело после смерти матери, — продолжал он. — Но нельзя же так просто взять и забросить детей и работу. Что бы сказал на это отец?
— Хоган, успокойся. Во-первых, у меня детей нет. Во-вторых, мать тут вообще ни при чем. — Тут я немного погрешил против истины. — В-третьих… — А что в-третьих? Отца уже нет в живых?
— И что? — нетерпеливо спросил он.
— Ну… ты меня понимаешь.
— Нет! Потому и звоню.
— Все в порядке, брат. Это самое главное. — Он помолчал.
— Джонни, у нас есть важное дело. Надо разобрать мамин комод…
— Что?
— Ее вещи. Я долго откладывал, потому что не мог себя заставить смотреть на фотографии и все прочее. Мы с тобой, конечно, очень заняты, но без твоей помощи мне просто никак. Я даже не решился выставить дом на продажу.
— Ну и правильно! Надо только отключить воду и электричество.
— Не будем спешить, — возразил он. — Свет пока нужен.
Свет нужен? Интересно.
— Хоган, тебе действительно не стоит всем заниматься самому.
— Я справлюсь…
— Давай я займусь агентством недвижимости, а ты возьмешь на себя коммунальщиков и мебель.
Брат мой очень редко повышал голос, но тут он заорал так, что я вздрогнул.
— Да черт побери, Джон, говорю же, что справлюсь! — Это прозвучало как-то странно, будто он делал дыхательные упражнения.
— Хоган! С тобой все в порядке?
Он снова помолчал, потом ответил упавшим голосом:
— Более-менее… Только знаешь, я иногда… прямо во время сделки начинаю плакать. Чувствую себя полным идиотом. Плачу и плачу — все время, Джонни.
— Я понимаю. Тебе очень больно.
— Так и Энджи говорит. Думаешь, это нормально?
— Конечно.
— Я тут подумал, что, может быть, я… ну, ты понимаешь.
— Да нет, что ты!
Я не стал говорить ему, как сам реагирую на смерть матери, потому что вел себя неправильно. Пытался вытеснить мысли о ней из своего сознания, а когда они все-таки прорывались, попросту напивался. Знал, что это глупо, что все равно когда-нибудь придется пережить и прочувствовать все это, но ничего не мог с собой поделать — просто был еще не готов.
Хоган несколько раз глубоко вздохнул.
— Я раньше понятия не имел, что так может быть. Так больно. Во всем теле отдается, я как побитый.
— Поболит, конечно, так и должно быть. — сказал я авторитетно, сам чувствуя фальшь своих слов. — Поплачешь, и пройдет. Нужно время. Тебе что-нибудь помогает?
Он немного подумал.
— Секс.
— Правда? — Только бы он не пустился в подробности.
— И еще… ты только не смейся. Когда мы закрываем салон, я иду в демонстрационный зал и сажусь в машину. Там темно, никто меня не видит. Сижу, слушаю радио, наслаждаюсь запахом. Новые машины — они особенные… в них так спокойно.
— Знаешь, братец, по-моему, ты неплохо справляешься, — улыбнулся я.
— Стараюсь. Еще я часто вижу ее во сне. Что это может значить?
— Ну… наверное, тебе ее просто не хватает, — предположил я.
— Да, конечно, но она все время повторяет одни и те же слова.
— Что именно?
— Говорит: «Я хочу еще внуков…»
Повесив трубку, я надолго задумался. Лора тогда сказала, что сны — это дверь. Меня и раньше часто занимал вопрос: почему мы привыкли так легкомысленно относиться к снам? Только ли оттого, что видим их слишком часто и перестали обращать внимание на свойственную им таинственность? Или же стараемся лишний раз отгородиться от тревожащих напоминаний о том, что не поддается нашему контролю, отвернуться от двери, ведущей в темные и опасные глубины? У меня возникает ощущение, что сны в нашей культуре окружены неким заговором молчания, ибо как психолог я знаю, насколько сильна незримая тирания потаенного, невысказанного, подсознательного. Поэтому рассказы Лоры об особом отношении к снам этих ее холоков сразу меня заинтриговали.
— Лицо Сьюки… и еще комнаты снов, их я тоже хорошо помню. Они в форме купола, таких всего несколько тысяч. Стены зеленые с желтоватым оттенком и шероховатые вроде акульей кожи. Когда на них смотришь, кажутся гладкими, даже блестят, а потрогаешь — грубые, как наждак, можно пораниться. И мокрые. Там ведь все под водой, только вода больше похожа на желе. В такой комнате всегда полная тишина, делать нечего, можно только спать и смотреть сны. Устраиваешься где угодно: на полу, на стене, хоть на потолке — и спишь, спишь… Думаю, первые годы я вообще не знала, что там есть что-то еще, за стенами. Голода не чувствуешь, так что и еду приносить не нужно. Питательные вещества распылены в воздухе, получается такая смесь с запахом рыбы — ее вдыхаешь, как густой туман, и чувствуешь, как тебя переполняет сытость…