— Бредовая дезориентация? Шизоидность?
— Первое — да, второе — нет. — Я вздыхаю. — Такая гибкость мышления вряд ли совместима с шизоидностью.
— Гибкость?
— Шизофреник невероятно конкретен. Ты его спрашиваешь: «Как спите?» Он отвечает: «Лежа». — Я устало потираю лоб. — Тем не менее уже теплее. Смотри «шизоидный тип».
Нэнси прилежно листает синюю книжицу.
— Так. Вот что тут написано. Симптомы должны соответствовать по крайней мере четырем из следующих пунктов. Один: устойчивые эксцентричные идеи…
— Да.
— Два: необычные верования или магическое мышление, например, вера в телепатию, шестое чувство, передачу ощущений и так далее.
— Да.
— Три: необычные ощущения, например, присутствия какого-то человека или внешней силы, которых на самом деле поблизости нет. «Я чувствовал, что моя мать стоит рядом и смотрит на меня».
— О боже, неужели так и написано? Да, конечно.
— Четыре: отсутствие друзей и доверенных лиц, кроме родственников первой ступени.
— Не могу сказать. Первой ступени — это мать…
— Кто у нас пациент — ты, что ли? — фыркает Нэнси.
— Извини. Дальше.
— Пять: эксцентричное поведение, странные привычки.
— Само собой, — отвечаю я, накручивая на палец прядь волос.
— Шесть: аффективное слабоумие или отчужденность.
— Да.
— Семь: подозрительность, параноидальные идеи.
— Инопланетное вторжение годится? — улыбаюсь я.
— А как ты думаешь? — парирует она.
— Тогда пожалуй.
— Отлично. Восемь: странные иллюзии, например, включающие явления, которые считаются невозможными.
— Прямо в точку. — Я мрачно киваю.
Нэнси весело хлопает в ладоши. Завидую ее жизнерадостности.
— Ну вот и все! Шизоидный тип, классика — прямо из учебника. Ясно как день.
— Что-то тут не то… — морщусь я, — мне кажется, мы открываем не ту дверь.
— Вечно ты все усложняешь, Джон.
— Нет, правда. Где-то есть подвох, и я никак не могу понять, где именно.
— Не валяй дурака. Мы явно имеем дело с подавленным бредовым состоянием, усложненным недавним стрессом. Согласен?
— Да, но…
— Факторы стресса сильные?
— Одновременно острые и хронические. Семь баллов по шестибалльной шкале — катастрофический уровень.
Нэнси захлопывает синий справочник.
— Значит, посттравматический стресс?
— Да, но такой силы и продолжительности, с какими я никогда не сталкивался. Абсолютное вытеснение и глубокое подавление… может быть, и ложная память. Свои настоящие кошмары она не помнит и не хочет вспоминать.
— Жестокое обращение? Изнасилование? Инцест?
— Или даже хуже. Страшно даже представить, что там на самом деле, если понадобилась такая непробиваемая защита. Больше всего меня пугает то, как она держится…
— Уверена в себе?
— Не то слово. Никаких признаков перенесенной травмы. Вполне довольна жизнью. Мне иногда кажется…
— Да?
— Может, она все врет? Играет со мной? Привлекает внимание? Просто испорченная невротичка, которая может позволить себе раз в неделю позабавиться с доверчивым идиотом.
— Но ты сам в это не веришь, так ведь? Почему?
— Она говорит, что я ей нужен, и я чувствую, что так и есть. Только зачем, не имею понятия. Мне кажется, она и сама не знает, что вызвало к жизни ее бредовую защитную систему. Подозреваю, что у нее это с детства.
— Значит, ты не удовлетворен диагнозом?
— Насчет шизоидности? Нет, почему же, вполне возможно. Паршиво, если так.
— Ты ведь знаешь, если причина органическая…
— Да, конечно. Было бы неэтично действовать психотерапевтическими методами в случае, например, опухоли мозга.
— Ты это исключаешь?
— Не совсем. Пока еще рано говорить.
— Ну и какой же вывод?
— Трудно сказать.
— А что тебе кажется? — Я передернул плечами.
— Мне кажется, она говорит правду.
— А на что ты надеешься?
— Что она врет.
— Мне кажется, она говорит правду.
— А на что ты надеешься?
— Что она врет.
— И что ты собираешься делать?
— Спроси что полегче.
Есть известная история про психиатра, который лечил знаменитого физика. Тот вообразил себя повелителем какой-то дальней планеты и долгие годы, занимаясь основной работой, втайне лелеял свою фантазию, придумывая историю своего нового мира, обычаи, языки, географию, политику и все такое прочее. Чтобы получше изучить психическое состояние больного и получить необходимую зацепку, врач сделал вид, что верит ему, а сам принялся искать противоречия в его блестящей, хоть и иллюзорной логике. В конечном счете пациент пришел в себя и понял свое заблуждение, однако врач, увлеченный столь тщательно разработанной легендой, продолжал играть и никак не мог остановиться, так что разубеждать его пришлось самому физику.
Со мной такого не случилось. Я увлекся не бредом пациентки, а ею самой. Однако после каждой беседы с Лорой я был как выжатый лимон. Голова болела, сердце колотилось, рубашка промокала насквозь от пота. Мне пришлось даже перенести наши сеансы на конец рабочего дня, потому что после Лоры я уже ни на что не годился. Я жаждал отомстить ее хозяевам и потом каждый раз вынужден был напоминать себе, что их на самом деле не существует, что это невозможно, что ее рассказы — всего лишь детально разработанная фантазия, не имеющая под собой никаких оснований. Но слушая их, я каждый раз страдал вместе с Лорой. В конце концов мне пришла в голову такая тактика: чтобы подавить свое недоверие, я буду относиться к «пришельцам» просто как к персонажам некой пьесы. Речь идет о гениальной идее Карла Юнга, рассматривавшего образы бессознательного «как будто они реальные люди». Не навязчивые кошмары из снов, не игра воображения, не абстрактные символы психических комплексов, не привидения, демоны или ангелы, а именно люди. Юнг считал, что внутренний мир нашей психики так же реален, как и тот, что нас окружает. Но лишь поверив в персонажей, населяющих нашу душу, только признав их «автономность» — одно из наиболее революционных и редко принимаемых всерьез открытий Юнга, — мы способны понять то огромное влияние, которое те оказывают на нашу сознательную жизнь.