— И все-таки твой отец очень любил тебя… Как странно в самом деле.
— Мы с ним слишком мало знали друг о друге.
В ее глазах промелькнул… страх? Нет, показалось.
— Ты никогда не понимал его. Он был очень добрым человеком и делал все, что мог для Хогана и для тебя, — твердо сказала она.
— Почему мы говорим об отце? — раздраженно спросил я.
— Не знаю. Вчера я видела его во сне. Или сегодня, не помню. Он был в смешном красном свитере и ругал меня, а я отвечала, что не позволю говорить с собой в таком тоне.
— Джон? — тихо позвал кто-то из-за двери.
— Джон? — тихо позвал кто-то из-за двери.
— О боже! — пробормотал я, увидев входящую Лору.
— Джон, это срочно. Я могу с тобой поговорить?
— Я же просил тебя уйти! — прошипел я, подскочив к ней.
— Она умирает!
— Знаю!
— Я хочу сказать — вот-вот умрет! Мне надо до нее дотронуться, — настойчиво шепнула она.
— Что?! Лора, это уж слишком!
— Нет времени! — Она ринулась мимо меня к постели больной. — Миссис Доннелли? Меня зовут Лора.
Мать нахмурилась.
— Вы нас прервали, юная леди! Вам следовало хотя бы извиниться!
— Мама… — начал я, вне себя от гнева и смущения.
— Простите, миссис Доннелли, я всего на минутку…
Я не верил своим глазам. Незваная гостья поспешно откинула одеяло и полезла рукой под ночную сорочку матери. Если бы та была в силах, то вскочила бы и отвесила нахалке оплеуху, но смогла лишь судорожно отстраниться.
— Лора, стой! — рявкнул я, хватая ее за руку. Молниеносным, почти незаметным движением она толкнула меня в грудь — с такой невероятной силой, что я отлетел на несколько шагов и врезался спиной в стену. Оглушенный ударом, я тупо смотрел, как ее рука круговыми движениями массирует живот больной. Иссохшие ноги торчали в стороны, кожа на них отливала тусклым золотом.
— Прекратите сейчас же! Почему вы… Что вы со мной делаете?
— Это просто для того, чтобы вы чувствовали себя лучше.
— Вы не медсестра! Вы здесь не работаете!
— Я хочу помочь, — отрезала Лора. Ее лицо застыло в напряжении.
— Лора! — Я шагнул к постели.
— Убери ее отсюда! — потребовала мать.
— Еще секунду!
Мать взглянула на меня с яростью.
— Сейчас же!
Я схватил Лору за плечо и тут же получил локтем в живот. Дыхание перехватило, комната закружилась перед глазами, и я тяжело плюхнулся на пол. Несколько ужасных секунд я разглядывал солнечные блики на стальных колесиках больничной койки, слушая стоны и гортанные всхлипывания матери. Потом наступила тишина. Когда я, шатаясь, поднялся на ноги, то снова не поверил глазам. Мать лежала как прежде, укрытая одеялом… и улыбалась блаженной улыбкой. Лора гладила ее по голове.
— Милая девочка! — прошептала больная. — Откуда ты появилась?
— Из дальних краев, — улыбнулась Лора, отнимая руку. Старушка пристально вгляделась ей в лицо.
— Ты любишь моего сына?
— Очень.
— А он любит тебя?
— Еще нет.
Мать раздраженно закатила глаза.
— Этот мальчишка опоздает даже на собственные похороны! Погоди, дай ему время.
Изменение ее настроения было столь внезапным, что я не сразу пришел в себя. Будто кто-то переключил телеканал — с криминальной драмы на слащавый больничный сериал. Поморщившись, я потер живот, думая о будущих синяках. Странно: оба раза живот, и два противоположных результата — блаженство и боль. Я шагнул ближе, ощутив все тот же знакомый аромат, похожий на запах дикого зверя. Мать взглянула на меня так, как не смотрела никогда. Ее глаза были полны света.
— Все кончилось. Она это сделала… Как?
— Не знаю, — буркнул я.
— Где Хоган?
— Он сейчас придет.
Она заглянула за мое плечо и шепнула:
— Надеюсь, вы не обидитесь — у нас тут семейный разговор.
Лора с улыбкой дотронулась до ее руки:
— Ничего, мне и так уже пора.
— И, заметив, что я все еще держусь за живот, добавила: — Извини. Завтра увидимся?
Совершенно сбитый столку, как, впрочем, и всегда после общения с Лорой, я тупо кивнул. Во что же я, черт возьми, ввязался?
Проводив девушку взглядом, мать довольно кивнула:
— Какая хорошенькая. Ты не мог бы… Я поспешно приблизился.
— Да, мама?
— Я хочу тебе кое-что сказать.
Взяв ее за руку, бессильно свисавшую с кровати, я попытался вспомнить, сколько лет мы не касались друг друга. Рука была холодна как лед.
— Ближе, — сказала мать совсем тихо. Я наклонился.
— Еще ближе.
Мое ухо почти касалось ее губ. В голове мелькнула идиотская мысль: а что, если она его откусит?
Она с усилием набрала в грудь воздуха и еле слышно шепнула:
— Прости меня, Джон.
Не в силах пошевелиться, я еще чувствовал тепло ее дыхания, но все вокруг уже было не таким, как прежде, словно внезапная тень затмила сияние солнца. Прошло не менее минуты, прежде чем я понял, что матери больше нет.
Хоган шел по коридору, бережно неся перед собой вазу с лилиями. Увидев меня у дверей палаты, он вздрогнул и остановился как вкопанный.
— Что? О боже! Что случилось?
«Она умерла», — хотел сказать я, но почему-то сказал совсем другое:
— Она извинилась.
Он долго смотрел на меня, потом вздохнул:
— Я опоздал, да? Все плохо?
Я молча кивнул, и мы обнялись. Странная сцена: двое взрослых мужчин обнимаются, держа в руках цветы. Потом, неловко глядя в сторону, он наконец сказал то, что думал:
— Мне ведь тоже несладко приходилось, Джонни. — Почему же я все-таки заплакал? Наверное, потому что вспомнил те времена, когда сам был любимчиком, а Хоган — мальчиком для битья, то самодовольство, которое испытывал, когда его сравнивали со мной, превознося мои успехи и усердие. Ему приходилось лезть из кожи вон, чтобы заслужить хотя бы частичку тех похвал, которые расточались на меня так обильно, что я их уже почти не замечал. Я знал, какого труда ему сейчас стоило сказать что-нибудь нелестное в адрес матери — в знак внимания к моим чувствам, — и был глубоко тронут, тем более что эти слова исходили от человека, настолько не способного сопереживать, что мотивы поступков окружающих всегда были для него неразрешимой загадкой.