— У меня вопрос… — начал я.
— Да?
— Если все уже закончилось, то к чему тебе было предупреждать Хогана и спасать меня в отеле?
Он улыбнулся.
— Я этого еще не делал. Сделаю или нет, зависит оттого, как ты ответишь на мой вопрос. Трудный вопрос, не спеши отвечать. Думай сколько угодно.
— Ну?
— Ты меня любишь?
— О боже… — До чего же идиотский сон.
— Вопрос не так глуп, как кажется.
Мне хотелось послать его к черту. С другой стороны, кому, как не мне, разгадывать подобные головоломки. Люблю ли я сам себя? М-да…
— Не знаю, — протянул я.
— Зато я знаю, — кивнул он. — Не любишь. Ты никогда не любил себя, потому что разочаровал первого человека в своей жизни, который тебя любил. А потом так себя и не простил.
— Мать? — рассмеялся я. — Еще чего! Это она так и не простила меня!
— Неправда! Она извинилась. Тогда, в больнице, помнишь?
Египетская гробница, светящееся золотом тело, ледяные руки… Тогда она в последний раз назвала меня по имени. «Прости меня, Джон», — эти последние слова, казалось, отняли у нее те последние силы, которые еще оставались.
— Так вот что она имела в виду? То, что держала все это в себе так долго?
— Да. И не только.
Я вздрогнул, вспомнив про колодец.
— Как может мать творить такое с собственным ребенком? Зачем?
Он опустил голову.
— Она была больна.
— Я… я никогда об этом не вспоминал.
— Тем не менее оно осталось в тебе на всю жизнь и сделало тебя тем, кто ты есть. А вот я…
— Что?
— Я все помнил. Я и есть все то, о чем ты забыл, та жизнь, о которой ты не помнишь. И я знаю, как тому ребенку удалось пережить то, что случилось у колодца. Только таким способом он смог переварить тот ужас, боль и ощущение предательства со стороны самого любимого человека. Он обвинил во всем себя.
Он обвинил во всем себя.
— Брось! Мне было всего пять лет.
— Так часто бывает, ты же сам знаешь, Джон. «Магическое мышление» — классический случай. «Если я буду хорошим, то никогда больше не испытаю такого, и меня будут любить». Сделка в своем роде.
Ничего подобного я не помнил, но чувствовал, что он прав.
— Наверное, тогда и началось мое обращение к церкви… Он печально кивнул.
— Ты поставил себя в очень жесткие рамки и нашел, на ком это выместить.
— На Хогане…
— Правильно. На ком же еще? Он не мог дать сдачи. Для всех ты был чуть ли не святым, а к нему поворачивался обратной стороной.
— Паршиво.
— Ага. Но для всех остальных ты старался выглядеть почти совершенством — единственный способ оправдать свою жизнь для человека, убежденного в собственной никчемности. Потом, уже перестав быть идеальным сыном и идеальным семинаристом, ты натянул на себя маску идеального доктора. Человека, помогающего другим. Потому что себя самого всегда считал неудачником. — Двойник улыбнулся. — Ты и есть неудачник — как и всякий перфекционист.
— Э-э, нет! Прежде чем так меня называть, вспомни мой кабинет!
— Подсознательный протест, не более того, — пожал он плечами. — И опаздываешь ты постоянно тоже поэтому. — Я смутился, потому что как раз собирался сказать про опоздания. — Помнишь, как тебя раздражало самодовольство Стюарта?
— Да.
— Психологическая проекция. То, что ты не хочешь признать в себе, ты осуждаешь и других. И по той же самой причине ты так стараешься убедить клиентов, что они могут быть любимы. Это и есть твой дар. Потому что ты сам слишком хорошо знаешь, что значит быть нелюбимым и пытаться сделать невозможное, чтобы заслужить любовь. В глубине души ты надеешься, что, помогая другим, ты излечишь самого себя. Но так не бывает, ты сам знаешь. Ты должен слезть с крючка, Джон. Надо простить себя. И полюбить.
Сеанс психотерапии во сне — это что-то новое. Интересно, сколько он берет за сеанс, этот доктор из будущего? Сколько лет нас разделяет? Учитывая темпы инфляции, должна получиться просто невероятная сумма. Наверное… — Эй!
— Ладно, ладно, — вздохнул я. — Ну, допустим, ты прав, ну и что? При чем здесь Лора, Сол, холоки? Мой ребенок?
Мой собеседник радостно зааплодировал.
— Ну вот, теперь ты и в самом деле меня слушаешь! Объясню через минуту. Но сначала предупрежу Хогана, спасу тебя от федералов и позвоню Свену в Аризону. — Он улыбнулся. — Впрочем, не обязательно в этом порядке.
Хлоп! Он исчез.
Я сидел в прозрачном зеленом пузыре, похожем на детскую палатку, и размышлял. О спорах с Нэнси, о пациентах, о Лоре. Проекции, проекции… Выходит, я и в самом деле перфекционист? Почему же это не пришло мне в голову раньше?
Хлоп! Я вздрогнул. Мой двойник снова был со мной.
— Ну вот и все! — весело сказал он, потирая руки.
— Так быстро? — удивился я.
— Ты так и не понял, что такое время, Джон?
Я улыбнулся про себя. Сам-то он понял? Он сел на пол в старой позе и продолжал:
— Ты знаешь, мне пришлось убить Аймиша.
— Что?!
— Извини, но выбора не было. Еще несколько минут, и холоки нашли бы вас. Сообщили бы полиции, и… Жалко, конечно, я понимаю, мне тоже будет его не хватать. Не говори Солу, ладно? Это разобьет его сердце.
— Он тебя не видел?
— Пошел в туалет.
В детстве у меня никогда не было животных. Мать говорила, что они пачкают. Никогда не думал, что к ним можно так сильно привязаться.
Я вспомнил, как Аймиш цеплялся за мои волосы, как кружил по комнате, словно маленький вертолет… Ему нравилось, когда я почесывал его под подбородком. Хотя у птиц вроде нет подбородка…