— Все, дррруги! — отерся он рукавом. — Вперед на супостатов поганых!
Он вывалился на улицу как матерый медведушко, просохшая с ночи дорожная пыль всколыхнулась от тяжкой поступи, друзья одобрительно переглянулись — лишние руки сейчас в большущей цене!
Микулка решил идти пешим, не гоже пристраиваться в седле, когда други ногами по земле топают, да и в лихой сече стерегся потерять доброго коника. Суетящийся кругом люд недоуменно оглядывался на вчерашних победителей Змея — куда это они отправились с мечом, здоровенным молотом, да еще и лук прихватили, который великану в самую пору? Ежели прошлого дня с одним только луком одолели двенадцатиголовое чудище, то с эдаким оружием, видать, задумали и вовсе нечто сурьезное. Наиболее любопытные бросали работу и тихонько пристраивались позади — поглядеть как другие дерутся, завсегда интересно, а коль удастся самим кулаки почесать, так и вовсе день не даром прошел. И горожан, и деревенских здорово раззадорила вчерашняя победа, теперь любое дело казалось по силам, хоть сами в битве участь не принимали, но одно то, что пришлый витязь был таким же как они русичем, удесятеряло и гордость, и силушку.
Когда до ворот оставалось полтыщи шагов, Микулка ухватил Твердояра за ворот.
— Стой, дурья башка! — шикнул паренек. — Захотел стрелу промеж глаз? Такое украшение на тебе будет хреново смотреться, поверь на слово.
— Я имк дам стрелу, Чернобоговы дети! Я имк…
— Помолчи, а? — Микулка внимательно осматривал укрепленный город, стараясь не слушать многословные излияния подвыпившего коваля.
Солнышко уже припекало в полную силу, разогнало с Днепра утреннюю туманную дымку, запах цветов и мятой травы густо наполнил воздух, знойно дрожавший от гудения мух и трелей кузнечиков.
— Хочешь стрелой прошибить ворота? — прикинул Ратибор.
— Подумывал… — кивнул Микулка. — Да толку с этого будет не много. В город не прорвешься и через брешь — лучники остановят хоть пятерых, хоть целую сотню. Знаешь, у меня другая думка созрела… Стена-то деревянная! Может подпалить, да и леший с ней? Привяжем к моей стреле промасленную тряпицу…
— Не пойдет! — яро остановил его Волк.
— Зачем город жечь? Поглядите, какой ладный люд в нем живет! Ежели мы на молодчиков Рубаря в корчме нарвались, так это не значит, что все Олешье худое. Али не так? Надобно придумать что-то иное!
— Молотом… — невнятно пробубнил Твердояр. — Аккурат под самый корешок… Тяп, и готово.
— Чего? — хором переспросили друзья.
— Всех разом! — довольно пояснил коваль.
— Тьфу на тебя! — хмуро отмахнулся стрелок. — Сам не знаешь чего молотишь!
Твердояр обиженно заморгал чуть слезившимися от боевого задора глазами, но Волк ухватил его за рукав, все же силясь понять, чуть потянул, приводя в чувства.
— Я говорю… — чуть успокоившись буркнул кузнец. — Коль шарахнуть в стену, так и лучники с нее повалятся. Все разом. Это аки дерево — бумкнул молотом под корешок, все орехи разом под ногами окажутся.
Микулка почесал затылок, глаза привычно примерялись к преграде, оценивая высоту и возможную прочность.
— Можно попробовать… — неуверенно вымолвил он. — Но если не выйдет, потеряем стрелу.
— До конца жизни ее все едино не хватит. — усмехнулся Сершхан. — А вот чужой град палить — дело не доброе. Попробуй, шибануть в стену, может что путное из этого и выйдет.
Микулка еще раз примерился, боялся стрельнуть зазря, Волк передал ему огромный лук, а Сершхан протянул стрелу не тоньше руки. Тяжеленный наконечник упрямо клонился вниз, будто снова хотел стать рудой и уйти в родимую землю. Но людская воля хотела иного — паренек наложил стрелу и направил сверкнувший булат в чистое небо, знал, что прежде чем попасть в цель он опишет над полевыми цветами огромную дугу, глаз заученно приглядел место в котором закончится невидимый путь. Чуть дрогнувшая рука погладила тетиву из крепкого девичьего волоса, потянула едва не скрипнув костями, но глаза неожиданно затуманились блеснувшей слезой.
— Слишком далеко… — тряхнул головой паренек, опуская лук. — На пару сотен шагов нужно приблизиться, а то выстрел никчемно ослабнет.
Замершая позади толпа снова загудела голосами и направилась вслед за витязями, лучники на стенах, не смотря на непригодное к стрельбе расстояние, уже начали беспокоиться, видать почуяли недоброе, завидев бредущий к воротам люд. Микулка шел, опустив голову, ноги мяли напившуюся ливнем траву, разноцветные головки цветов кланялись каждому шагу. Только они и видели, как с его ресниц капают крупные слезы, такие горькие, что ловя каплю лепестки вздрагивали от боли. Ласковый ветер далеких стран грустно пел в тетиве, вспоминая как играл он когда-то с этими нежными волосами, только тогда они мягко струились, а ныне стянуты в тугой смертоносный шнур.
С каждым шагом цель приближалась, теперь вместо серой плоскости глаза легко различали объем, толщину, выискивали отдельные толстые жерди вплетенные в стену. Дальше откладывать выстрел никак нельзя — лучники Рубаря заволновались, некоторые покидали места, спеша передать тревожную весть, вот-вот подкрепление стянут, а тут и без того поди попробуй пробейся. Микулка остановился, как бы невзначай отер рукавом лицо и снова поднял лук. Но в этот раз прикосновение к тетиве не вызвало волну горькой грусти, наоборот налило тело и разум яростной, неистовой силой, словно пережитая боль, перейдя незримый предел, вылилась в нечто более сильное. Не время нунечку лить слезы по былым радостям, только пробившись в Олешье можно вернуть оружие и отправиться дальше, приближая встречу с любимой.