И тут один дозорный все же прорвался через сплошное кольцо народа и выскочил на свободное пространство. Мешавший двигаться щит с грохотом полетел на плоские камни мощеной рыночной площади, а ноги, без участия разума, понесли вслед убегавшим. В доспехе бежать тяжко, но многолетняя выучка заставила его набирать и набирать скорость, рука с копьем широко отмахнула назад, готовясь швырнуть заточенную сталь в удалявшуюся спину одного из преступников, того, кто умудрялся тянуть на себе раненного. Мышцы напряглись, глаза уверенно держали цель. Но вдруг ноги потеряли опору, наткнувшись на что-то живое, с хрустом раздавили, поскользнулись и тело неуправляемо повалилось вперед. Копье, ища опору, шарахнулось в мостовую тупым концом, сломилось посередке и тонкое хищное острие, сыскав щель в пластинах доспеха, навылет пробило сердце поляка.
Он захрипел, забился, пуская кровавую пену, а на мостовой, раскидав перья, валялись два петуха, раздавленных рухнувшим телом и рыжая курица — причина смертельного падения.
Народ ахнул, а незадачливые дозорные бессильно остановились, понимая, что уже никто, даже конный, не сможет догнать двух витязей и раненного купца среди заброшенных землянок, покосившихся изб и полуразваленных домиков, тулящихся к западной городской стене.
8.
Воды в этой части города не сыскать днем с огнем, но на примете у Ратибора оставался один колодец, почти пересохший, с теплой гниловатой водой. Пить такую, ясное дело, нельзя, но стрелок, нахватавшись ромейских замашек, смешал ее пополам с вином из отрытого под трухлявым срубом тайника. Никакой заразы не осталось, да и на вкус значительно лучше.
В землянке было темно и душно, под сырыми стенами роились тысячи мух, ползали противные, белесые черви. Перемыха пришел в чувство и постоянно просил пить — крови потерял очень много.
Перемыха пришел в чувство и постоянно просил пить — крови потерял очень много. Микулка крутился вокруг раненного как родная мать, менял повязки, наложенные стрелком, подносил смешанную с вином водицу. На удивление, важные жилы у купца остались в целости, но резаных ран очень много, отрезано ухо, обрублены пальцы, выбит глаз. Зато рана в боку не опасная, не смотря на жуткий вид — кишки целы, а остальное может и зарасти.
— Будет жить… — внимательно оглядев раненного, шепнул Ратибор. — Только в этой грязище его держать нельзя, надо перенести домой к Волку. Только к вечеру, а то ныне весь Киев на ушах стоит.
Перемыхе от вина полегчало, дыхание стало ровнее, а озноб и нехороший жар пошли на убыль.
— Благодарствую… — тихо вымолвил он.
— За спасение? — чуть усмехнулся стрелок.
— За то, что помогли этих гадов побить… — прикрыв здоровый глаз, ответил купец. — Да честь жен отстоять. Я в долгу не останусь! Даже если помру. Но об этом чуть позже… Эта тварь, Бутиян, совсем умом двинулся… Была у меня одна жена, потом взял другую… Так что теперь, вышвырнуть первую, как драную кошку? А они так и делают! Разводом называют это бесстыдство. Ежели полюбилась другая, так они первую жену в шею… Культурные… Уж коль не терпится другую домой привесть, так будь ласков и первую не обидеть — люби, подарки дари, а не захочет, сама уйдет. Но ежели на двоих средств не хватит, так нечего и роток разевать. У них же так — жена одна, а полюбовниц, скока захочется. Трусы… Перед полюбовницами клятв-то нет… Захотел пришел, захотел ушел. Никакой ответственности. А все лихо бабы разгребают.
— Успокойся… — остановил его паренек. — Тебе силы беречь надо.
— Да у меня их… на десятерых еще хватит.
Ратибор притих в темном углу, дышал тихо, прислушивался.
— Послушай… — обратился он вдруг к Перемыхе. — Ты вот что скажи… Правда, что Владимир сбежал, как трусливый щенок? Никак не могу поверить! Не мог он… Не такой!
— Такой, не такой… — усмехнулся купец избитым лицом. — А убег… Бояре, что остались, кажут, мол Белоян волшбой всех в Новгород вывел. Побоялись они биться. Побоялись…
— Или не смогли. — хмуро отозвался из темноты Ратибор.
— Я тоже не мог… — прикрыл глаз Перемыха. — Да вот только надо было. Иначе зачем жить? Он же, тварь, свою шкуру спасал. Теперь от его имени все плюются, а поляки рады-радехоньки, подливают масла в огонь.
— А ты уверен в том, что сейчас рек? Подумай! Свою ли шкуру спасал князь? — стрелок чуть наклонился и узкий солнечный луч упал на лицо. — Это ты рисковал только своей жизнью. Семье бы пропасть не дали, знаешь сам. А вот у Владимира, по всему видать, очень уж тяжкий был выбор. Это вы СЕЙЧАС хорохориться хороши… А если бы поляки взяли Киев боем, то тут бревна на бревне не осталось бы. Жен твоих, красавиц, солдаты по кругу пустили бы, детей в кандалы, а тебя, резвого, на пики. И не только тебя!
Перемыха молчал, только зубы стиснул. Ответить на это было нечего.
— Но без Владимира народ совсем сник… — сказал за него Микулка. — Князь, он как знамя, ему нужно быть в первых рядах! Зажигать собой сердца, придавать волю к победе. Ему надо было остаться… Может быть тайно, но остаться! Собрал бы людей, да шарахнул полякам в спину.
Полетели бы из города как в зад ужаленные!
— Чушь… — снова нырнул в темноту Ратибор. — Где же князю спрятаться? Это мы с тобой можем в вонючих землянках… А он князь. Честь не позволит унизиться.