И вдруг, словно волна ветра прокатилась по булатному полю вражеской рати, копья дрогнули и одно за другим полетели в пыль, а сами поляки, срывая шлемы, выставляли ладони вперед, нарочито выказывая свою безоружность. Владимир, не веря глазам, осторожно опустил меч — еще немного и зазубренное оружие само бы выпало из израненных рук.
— Сдаются? — спросил он упавшего на колени Претича. — Что там такое, Ящер меня забери? Неужто богатыри прибыли?
— Один уж точно явился! — весело рыкнул Белоян, разглядев то, что заставило сдаться пять десятков поляков.
И действительно, на холм, чуть не падая, на израненных ногах карабкался Микулка. Весь избитый, на лице места живого нет, но за плечами меч, а левая рука волоком тянет богато разодетого поляка. Настолько богато, что можно было подумать…
— Да это же Бутиян! — вскочил на ноги Владимир. — Микулка взял в полон польского князя!
Следом за пареньком плотным строем шагали не меньше трех сотен горожан, вооруженных чем попало. Среди них были даже бабы с озлобленной решительностью в глазах, видимо те, чьих мужей побили захватчики.
— Победа… — сипло выдохнул Претич.
Он закашлялся, но вылетевшее из его уст слово подхватила толпа и оно заметалось по холму, над крышами теремов и полетело в небесную высь, словно белоснежная голубиная стая.
— Победа!!! — радостно ревела толпа.
— Победа!!! — многократно вторило эхо.
Толпы горожан шли не только за Микулкой. Весть о победе выгнала на улицу всех, от стариков до малых детишек и теперь они со всех сторон стекались к казармам, осторожно ступая среди груды поверженных воев. Радостные крики выгнали с чердаков целые стаи птиц и они закружились в вечереющем небе, будто мягко струящийся водоворот в прозрачной синеве небес.
Еще догорал пожар на площади у ворот, еще бегали по городу перепуганные безлошадные конники, но победа казалась такой же полной, как круговые ковши с медом на княжьем пиру. И только Владимир быстро пришел в себя, только он не поддался общему хмельному чувству.
— Запереть ворота! — снова обретая властную осанку, приказал он. — И всем на пожар, а то в такую сушь выгорит половина Киева. За городом еще десятитысячная рать, рано пока радоваться!
— Да разве они что-то могут без князя? — Микулка весело поднял за шиворот насмерть перепуганного Бутияна. — Надо его на кол посадить и на стену выставить. Чтоб даааалеко видать было.
— Доброе место пустым не бывает… — сплюнул Владимир розоватой слюной. — Найдется кто-нибудь другой, кто поведет это войско на город.
Недооценивать врага никогда нельзя… Этому я выучился с раннего детства. Точнее выучили. Хорошие были учителя…
Тризор быстро миновал заросшую густыми травами лощину и вышел почти к самому Собачьему оврагу. Место тут было дикое, имевшее худую славу, да и солнце клонилось к вечеру, поэтому староста свернул влево и стал карабкаться на крутой склон невысокого холма. Уже отсюда были видны тонкие струйки дыма, по которым в любое время можно отличить военный лагерь. Тризор оглянулся на оставшийся позади Киев и, не смотря на сбитое дыхание, еще больше ускорил шаг.
Двое дозорных, словно тени, вышли из-за густого куста шиповника. Яркое, но уже клонившееся к западу солнце сияло в пластинах доспехов лужицами расплавленного металла, а короткие копья слепо уткнулись в бока Тризора. Он молча вытянул из-за пазухи грамоту и протянул наиболее грозному, хотя кто из них старше или важнее так и не понял.
Короткий взгляд на небрежно выведенные буквы, короткий кивок и рука одного из дозорных указала пришлому русичу направление к лагерю. Тризор так же молча кивнул, трогаясь следом, и пересохшая глина захрустела под ногами, вздымаясь невысокими брызгами пыли, а второй дозорный остался за кустом, вглядываясь и вслушиваясь в окружающее пространство.
Лагерь кипел многолюдьем, не менее трех сотен ратников устроились у костров на рыжеватой земле, а шатры, словно бородавки на коже смока, отбрасывали удлиняющиеся тени.
Тризора подвели к самому большому шатру и знаком велели ждать. Сопровождающий, не входя внутрь, с поклоном назвал свое имя и очень скоро наружу вышел огромного роста тысяцкий, выдернул из рук дозорного грамоту и взмахом руки велел удалиться. Староста терпеливо ждал, по спине начинал бродить испуганный холодок от того, что все кругом было чуждым, непонятным и странным. Даже свет солнца в этом лагере был каким-то иным, а пугающая немногословность странных поляков наводила холодный ужас. Что же это за поляки такие, если не орут пьяными голосами? Или они не поляки вовсе, а посланцы самого Ящера? Впервые за этот день Тризор почувствовал отчаянную безысходность своего положения и проклял дурацкую мысль выслужиться перед русским и польским князьями. Сидел бы сейчас в своем тереме, попивал вино из чеканного кубка… Нет, леший понес неизвестно куда и зачем. Гривну восхотелось, будь она неладна.
— Погоди-ка… — коротко буркнул тысяцкий и входя в шатер, настежь откинул полог.
К величайшему удивлению, внутри Тризор разглядел разодетого ромея, но еще более странным было увидеть на нем пояс с висящим в кольце граненым мечом. Германским, без всякого намека на дол. Где ж такое видано, чтоб ромей, явно не военный, носил при себе оружие? Да еще чужеземное. Странный лагерь… Пугающе странный.