Князя окружили плотным кольцом копий, но даже так он наносил противнику не малый урон, продолжая, словно дикий зверь, кидаться, рубить, уворачиваться. Он и рычал как зверь, глухо и зло.
Полуян понял, что только лишив князя чувств, можно взять его живьем, иначе, совсем обессилев, он запросто бросится на копье.
Польский воевода вдруг с сокрушительной ясностью понял, что движет этими людьми. Понял и испугался, потому что никто и ничто не сможет их победить, ведь сами себя они никогда не признают побежденными. Их можно только убить, а это ОЧЕНЬ разные вещи!
— Взять копья тупыми концами! — приказал воевода. — Бить Владимира в голову! Себя не жалеть, собачья кровь!
Но когда тупые концы копий начали жестоко колотить Владимира, раздирая остатки хламиды под иссеченной кольчугой, польская рать дрогнула и в ужасе расступилась — еще один грозный противник ринулся в дикий необузданный напуск, держа вместо оружия огромный обломок полуобхватного бревна.
— Претич! — не веря глазам, воскликнул повеселевший князь. — Ну держитесь теперь, песьи дети!
Киевский воевода молотил поленом как палицей, буквально выкашивая за один удар добрый десяток врагов. Лязг и грохот стояли как в кузне, да и пылюка вздымалась почище всякого дыма. Владимир, непонятно откуда силы взялись, рубил с веселым ожесточением, рассекая булатные доспехи будто хлипкую медь. Может их бы и смяли, но из проулка на холм вскарабкался Белоян, одной своей медвежьей мордой напугав поляков до полусмерти. Он и дрался совсем по-медвежьи, голыми руками разрывая ратников вместе с доспехами, а уж если видел незащищенную плоть, то не стесняясь хватал ее мощными челюстями.
В это время осмелевшие горожане начали потихоньку выбираться из домов, многие уже знали, что и на грозную иноземную рать сыскалась управа. Кое кто видел одну часть бунта, другие случайно углядели другую. Разговоры, обсуждения, споры и выкрики быстро слились в один мощный гул, как тихий плеск волн сливается в грозный шум моря. Каждый хотел мстить не столько за унижения, сколько за свой собственный страх перед превосходящей силой. За то, что всего пару дней назад сами называли голосом разума.
— Я видал, — похвастался молодой паренек. — Как один наш стрелок полсотни ихних ратников перебил! Правда оставшиеся спалили его вместе с теремом…
— А бой у казарм видали? — растолкал соседей бородатый мужичек в простенькой рубахе, латаных портках и с босыми ногами. — Он до сих пор идет! Наши там таких люлей полякам дали, что те не знают как отбиваться. А ведь наших в десять раз меньше было! Но что самое главное — их вел в бой сам Владимир-князь! Никуда он не убег, а токма прикинулся.
— Врешь! — загудели со всех сторон.
— А вот и нет! — надулся мужичек. — Мой дом прям под холмом с казармами! Я все видал.
Толпа чуть притихла.
— Так это значит что? — непонятно у кого спросил здоровенный купец в богатом кафтане. — Значит мы одни, аки крысы по щелям? Как-то соромно…
Но никто не спешил принять участие в бунте, слишком накрепко засел внутри страх перед польским булатом и многотысячной ратью.
Маленький светловолосый мальчонка, лет десяти отроду, все пытался пробиться в середку, словно хотел сказать что-то важное, но крепкие мужики и дородные бабы стояли словно стена и открыв рты слушали новости о захлестнувшем город бунте. Наконец мальчика приметили, зашикали на него, чтоб не лез среди взрослых, но тому палец в рот не клади — сам перекричит кого угодно.
— Ты в меня пальцем не тыкай! — уперев руки в боки, потешно прикрикнул он на грузного коваля. — Я может поболе вашего знаю! И поважней!
На них обернулись и мальчонка, завидев всеобщее внимание, сказал еще громче прежнего:
— А на нашей улице, что у княжьих конюшен, лежит живой богатырь!
Толпа отшатнулась как от пламени, теперь уже все глядели только на мальчика, про других и думать забыли.
— Да ну? — недоверчиво усмехнулся коваль. — Прям таки богатырь?
— А то! — важно сплюнул в пыль мальчишка. — Он с одного удара стену в конюшне прошиб. Я сам видел. А потом по нему весь табун лихим галопом проскакал. Но ему это так… Разве что оцарапался маленько. Живой! Только подняться не может. Я его уже и так тянул, и эдак… Тяжелый!
— Может это Муромец? — предположил кто-то. — Если Владимир остался, то может кто из богатырей тоже в Киеве?
— Не… — отмахнулся коваль. — Муромцу все кони на свете, что тебе тараканы. Это кто-то послабже. Может Руслан?
— Нет! Руслан в дальних землях. Девку от колдуна освобождает. Неужто не слышали?
— В который уж раз? — недоверчиво хохотнули в толпе.
— Да хватит вам скалиться! — снова прикрикнул мальчонка. — Какая разница кто? Надо ему помочь, неужто не ясно? Есть тут, кто в целительстве ведает?
Один нашелся — старый пришлый иудей Матфей, который уже пару десятков лет, как поселился в Киеве. Обжился, освоился, неплохо жил, занимаясь целительством. Мальчонка повел его в сторону Горы, а следом за ними потянулась любопытная толпа.
И действительно, прямо у развален конюшни, в неприметном проулке лежал вниз лицом молодой, никому не известный витязь. В кольчуге, с мечом, но без шлема, а на шее ярким золотом сияла княжья гривна, которую ни с чем перепутать нельзя.