— Ты же сам сказал, что он выживет! — поднял взгляд Микулка.
— Да я не о том… Просто прикидываю, чем мы так сильно разнимся…
— И до чего додумал?
— Ну… Для нас, чем более неравный бой, тем громче победа, даже если тебя убили раньше, чем всех врагов поразил. А для них, чем больше самих побед, тем лучше. Сколько там было супротивников, сильны они, али одни бабы с детишками — разницы нет. И уж если помер в бою, даже один против тысячи, то проиграл. Такие вот дела… Эдак они действительно скоро будут с одними бабами воевать, их побеждать проще. Тьфу…
— Но ведь мощнее Киева нет городов! — удивился Микулка. — Зачем пошли на такого сильного противника?
— Так каким числом! — совсем разозлился Ратибор. — И то на три дня под стенами застряли! Просто не думали, что мы сильны, считали голопятыми варварами. Думают, что войну можно выиграть только хорошим доспехом и мощной сброей. Нет уж, ко всему этому железу еще и люди нужны. Воины…
Купец перестал дышать на рассвете. За все время он так и не просыпался, только вздыхал все тише и реже, пока совсем не умолк, расслабленно уронив руки с лавки. Жизнь покинула тело незаметно и тихо, только на лице замерла счастливая улыбка, теплым солнечным лучиком остановившись на белом камне мертвого лица. Видать в последних снах Перемыхе привиделось самое лучшее из его жизни — милые жены, дочки красавицы, полные лодьи товара… Может быть, умирая, он видел даже не прошлое, а счастливое будущее, что придет после грубых польских сапог — внуков, радость, богатство, спокойную старость.
Израненное тело успокоено замерло, скрипнули ставни, словно выпустив на волю гордый непобежденный дух, а непочатый кувшин молока с малиной сиротливо и грустно стоял на столе, одинокий и никому в этом мире уже не нужный.
Белоян пришел с князем и воеводой слишком поздно — вдохнуть жизнь в остывающее тело не смогла бы уже никакая волшба. Микулка никак не мог поверить, стоял и совсем по-детски покусывал губы, да и Ратибор безнадежно сник, решив, что это он не доглядел, сделал не все, что мог.
— Крови потерял слишком много… — прорычал верховный волхв, склонившись над мертвым. — Никто бы уже не помог.
Владимир грустно вздохнул — за все время княжения никак не мог привыкнуть к чужой гибели.
— Светлая память… — тихо вымолвил он, почтительно склонив голову.
— Светлая память… — хором отозвались остальные.
Микулка неожиданно для себя всхлипнул, но этого словно никто не заметил, только Претич сказал, привлекая внимание к себе:
— Я видел как он дрался на рынке… Жаль, что мне не удалось вовремя подскочить, толпа так отхлынула, словно там горело. С морем и то легче бороться…
— Только тебя там не хватало! — буркнул Владимир.
— Хватало, не хватало… — склонил голову воевода. — А вина на всю жизнь останется. Не успел…
— Какая вина! — князь уселся на свободную лавку у окна. — Ты там устроил такую свалку, что никто из дозорных пробиться не смог!
— Один пробился… — почесал макушку Претич.
— Ладно, хватит вам горевать да виниться, чай, не красные девицы! — Владимир уперся в лавку перемотанным кулаком. — Надо распределить, кому чего делать, когда богатыри подойдут.
Все собрались возле стола, готовясь к важному разговору, но Микулка вдруг сказал так тихо, что его едва расслышали:
— Мы не будем ждать богатырей.
— Что?! — повернулся к нему воевода, а у Белояна даже медвежья шерсть вздыбилась на затылке. — Что ты несешь?
— Нельзя ждать. — упрямо повторил паренек. — Жара на дворе, купец и двух дней не пролежит, а богатыри могут и на три, и на четыре задержаться. Неужто оставите его без громкой тризны? Выбросите как собаку на улицу?
Все замерли, только на скулах Владимира перекатывались желваки, будто тугие мышцы в бою.
— Слава и честь Руси ценнее одного купца. — осторожно вымолвил он, не спуская глаз с Белояна.
Волхв чуть приоткрыл клыкастую пасть, острые сабли зубов отчетливо сверкнули в свете набиравшего силу утра.
— Можно ли мерить такую цену? — задумчиво прорычал он. — Если начать счет, чей подвиг ценен, а чей нет, то в скорости героев вообще не останется. Каждый бесценен! Каждый… Как и сама Русь. Иначе чего будет стоить Русь без героев?
Он чуть задумался и уже спокойно добавил:
— Перемыха, кажется, из полян? Они своих хоронят в земле… По этому обычаю и надо тризну править. Вот только поляки не дадут. Поэтому….
Он не договорил, потому что Претич вставил яростно:
— Надо перебить этих тварей еще до захода! У нас же целое войско! Если подсуетиться, то сотню можно собрать, правда в основном из трудового люда, но это тоже сила! Поляки хороши только большим числом да скопом, и чтоб коннице было где развернуться. Мы им такого перцу зададим, что еще внуки будут отплевываться.
— Как говаривает Добрыня, — остановил его князь, — Не хвались на рать идучи, а хвались с рати едучи. Еще не известно, кто кому перцу насыплет… Но я вот что подумал. Честь Руси ценнее всего, но если бросить героя, то какая же это честь? И для нас, и для Руси… Убедили… Будем драться.
Честь Руси ценнее всего, но если бросить героя, то какая же это честь? И для нас, и для Руси… Убедили… Будем драться. Даже если нас всех перебьют, все равно будет лучше, чем если мы оставим Перемыху без тризны. Поляков все равно вышибут рано или поздно, а вот позор не смоешь. Да и как жить потом? Все! Решено. Претич, давай, собирай всех, кого сможешь, веди к заходной окраине. Поляки туда не суются, оттуда и ударим. Только толпой не ходите, пеших дозоров по городу полно! Ступай.
Претич, огромный и грозный, вырвался на улицу как свежий ветер в морской простор, весь уже горел предвкушением доброй драки. Владимир что-то шепнул Белояну, дождался кивка и наконец поднялся с лавки, упираясь в стол перемотанным кулаком.