— Не боишься? — спросил Икрамов, выдержав долгую паузу.
— Боюсь, — признался Ким. — Оружия тут много, руки чешутся.
— Любишь убивать?
— Просто обожаю! Скольких уже перебил — пиктов, ванов, немедийцев, колдунов да разных демонов, — а все остановиться не могу! Вот недавно пятерых прикончил под Крутыми Горками… Правда, без всякого удовольствия — спешил, не смог как следует помучить.
Икрамов заломил густую бровь.
— Да ты, я гляжу, беспредельщик!
— Это точно, — согласился Ким.
— А говорили — писатель…
— И это правильно.
— А говорили — писатель…
— И это правильно. Писатели — они самые беспредельщики и есть! Вы что же, романов не читаете? «Косой против чеченской мафии», «Бешеный из зоны», «Слепая смерть с консервным ножиком»… Очень рекомендую!
— Спаси Аллах!
Щека у Икрамова дернулась. Темнея лицом, он приблизился к столу с Кораном, вскинул руки к себе ладонями и что-то зашептал — видимо, молитву. Постепенно черты его стали разглаживаться, нервный тик исчез, а взор прояснился. Покачав головой, он вымолвил:
— Писатели… бараны, пачкуны… Кара Всевышнего на них! Вот прежде были писатели — да-а… Симонов, Гроссман, Окуджава, Эренбург… Читал я его воспоминания…
— Неужели? — поразился Ким.
— Читал, читал… мудрая книга, «Люди, годы, жизнь» называется… Ну, ладно! Пусть бог накажет тех баранов, а мы своих пересчитаем. — Икрамов тяжело вздохнул. — Скажи-ка мне, писатель, чего вы с Пашкой Черновым не поделили? Больно он зол на тебя… Говорит, бойцов ты его замочил, кабак какой-то отнял…
— Не кабак, жену. Видел я этот кабак в овале с растушевкой! И Дарью я не отнимал, сама ушла.
Щека Икрамова опять задергалась.
— Вот как? Такие, выходит, курорты? Выходит, Пашка меня обманул, затеял свару из-за бабы… А я обмана не люблю! И Аллах не любит! — с внезапным гневом прорычал он. Затем, придвинувшись к Киму, ухватил его за воротник и попытался встряхнуть. — А ты, крутильщик, мне не врешь? Может, не в женщине дело, а все-таки в кабаке?
Кононов посмотрел ему в глаза. Зрачки Икрамова были черны, как грех братоубийства.
— С вашего позволения… — Ким освободил свой воротник от цепкой хватки. — Так вот, насчет кабака: он собственность Дарьи Романовны, и всякий, кто утверждает иное, получит кувалдой по башке. Ферштейн?
Его собеседник успокоился — так же внезапно, как впал в неистовство.
— Значит, говоришь, ее кабак? Э! — с глубоким удовлетворением произнес Икрамов. — Э, какой я умный! Понял, что кабак и баба связаны! Однако ты тоже умный, хоть и молодой. Зачем тебе женщина без денег? Незачем! Кабак — это деньги, хорошие деньги, а женщина с деньгами — совсем другой разговор! Я прав?
Ким молча пожал плечами.
— Теперь о подельщиках спрошу… Ты ведь не один, э? Дружки, должно быть, есть… Зайцев говорит, люди с тобой в ресторане сидели, двое тихих, а третий прыгал и ногами бил, здорово прыгал! Кто такие? Зайцев говорит, что хайборийские… Откуда? Из Хабаровска?
— Не из Хабаровска. Приятели-писатели, аванс отмечали. Про хайборийских — просто шутка.
— Я так и думал, — усмехнулся Икрамов. — Чужим откуда взяться? Все схвачено, обложено, поделено, делить по новой — большая кровь… И начинают дележку не с кабака, а с таможни, с обмылков губернаторских, с бобров-банкиров… В общем, поверю я тебе, писатель, тебе, а не Зайцеву! Он, по прежним своим привычкам, очень уж подозрительный…
Бросив это замечание, Икрамов нахмурился и принялся кружить вокруг стола с Кораном. Казалось, он о чем-то напряженно размышляет или спорит сам с собой, поглядывая то на святую книгу, то на невольного гостя, то на белобрысого охранника на террасе.
«Прямо Гамлет!.. — подумал Ким. — Бить или не бить? Резать или не резать?»
Вдруг Икрамов замер и, не спуская с книги взгляда, произнес:
— Говорил Пророк: если видишь два пути и не можешь выбрать между ними, поищи третий. Вот первый путь: посадить тебя, как Пашке обещано, в яму и каждый день палец рубить. Кончатся пальцы, кончится жизнь… Можно иначе: раз не сказал мне Пашка правды, яма отменяется, делите сами женщину, но не забудьте, кому платить за покровительство… — Хищно усмехнувшись, он пояснил: — Это я про кабак. Ведь не бывает кабаков без «крыши», верно? Аллах велел делиться…
— С бедняками, — добавил Кононов, взирая на роскошную люстру, картины и драгоценное оружие.
— Не со мной делятся, с ним! — Хозяин сказочных чертогов ткнул пальцем в белобрысого, дежурившего на террасе. — Он бедный, очень бедный! И этих бедняков за мною сотни две… может, и больше… и каждый желает есть и пить! Но я о другом говорю… — Икрамов повел рукой, будто обозначив некий знак препинания, запятую или даже точку. — Я говорю о том, что резать тебя не хочется, но и отпускать нельзя. Значит, нужно оставить под присмотром, где-нибудь поблизости, и к делу полезному определить. А к каким делам бойцов определяют? Сам догадаешься или подсказка нужна?
— Хотите меня в киллеры нанять? — полюбопытствовал Кононов.
— Ну зачем же сразу в киллеры! Можешь охранником при мне, можешь сборщиком, а можешь и говоруном, если речистый и убедительный. Нынешние писатели ведь все речистые, так?
— Говорун — это кто?