Почти не уменьшив скорости бега, слон развернулся и ударил в ворота плечом. Послышался скрежет, будто взрезали огромной пилой чудовищную консервную банку; что-то заскрипело, завизжало и лопнуло с протяжным стоном. Створки ворот распахнулись, одна повисла на полуоторванной петле, другая с грохотом рухнула на крышу «Мерседеса», стоявшего у караульной. «Знакомая тачка, серая», — еще успел подумать Кононов, как туша под ним вздыбилась, Облом приподнялся на задних ногах и тут же всей тяжестью лег на передние, вминая створку вместе с крышей внутрь кабины.
Затем он повернулся к караульному помещению, задрал хобот и затрубил. Этот пронзительный яростный вопль был непохож на издаваемые прежде звуки — в нем слышался вызов и предвкушение грядущего сражения. Лягнув ногой поверженный «Мерседес», слон наклонил голову, сделал пару шагов, уперся в стреху лбом и клыками, резко дернул и сорвал с караульной крышу.
Эти три титанических подвига, разбитые ворота, смятый в блин автомобиль и улетевшая метров на восемь кровля, заняли не больше двух минут, и Кононов, подпрыгивая и вертясь на колыхавшейся под ним спине слона, заметил лишь, как мечутся с воем псы и бессильно оседает наземь часовой — его, похоже, задела распахнувшаяся створка. В караульной громко завопили, в дверях показался человек и тут же с криком шарахнулся обратно; двое, толкаясь, выскочили в окно, за ними — еще пара, полуголые, ошалевшие от ужаса. «Без оружия», — отметил Ким, разглядев, что один охранник сжимает бритву с помазком, а другой вцепился в полотенце.
Все четверо ринулись в кусты, будто желая указать собакам путь к спасению — те клочьями серого меха бросились следом. Громко трубя, Облом навалился на стену караульной и надавил. Стена негодующе крякнула, пошла трещинами, посыпались кирпичи, со звоном вылетели стекла из оконных переплетов; слон отпрянул, а все строение вдруг стало оседать, дымиться бурой пылью и заваливаться внутрь. Фыркнув, Облом наподдал ногой, свалив бетонный столб в углу, вытянул хобот над руинами, подцепил кровать, подбросил ее в воздух. Ударившись о груду кирпичей, она рассыпалась обломками.
— Хватит, — сказал Ким, — тут мы уже победили. Теперь давай к фазенде!
Ярость Облома вроде бы поутихла — он послушно свернул на аллею, ведущую к особняку, и зашагал, мерно помахивая хоботом. Ким оглянулся; охранник, лежавший у ворот, уже поднялся и судорожно ощупывал ребра. Физиономия у него была опрокинутая — точь-в-точь, как кринка со скисшим молоком, которой врезали по донышку.
«Живой», — с облегчением подумал Кононов, поворачиваясь лицом к дому. Против ожидания, входная дверь и окна были еще закрыты, но за балконными перилами и застекленным фронтоном мелькали какие-то тени. Солнце светило в глаза, и разглядеть, что там творится, Ким не мог, но что-то определенно творилось — он видел смутный силуэт, который делался все резче и отчетливей. «Будто некая фигура движется из глубины к стеклянной переборке», — мелькнула мысль, и в то же мгновение открылась балконная дверь. В проеме, спиною к Кононову, стоял мужчина в халате — верней, не стоял, а пятился, как бы шаг за шагом отступая под напором необоримой силы. Мгновение, он уже на балконе, движется задом наперед, а сам согнулся, скорчился, словно пытаясь бороться с ураганным ветром, который вынес его из дверей. Шаг, другой, третий… Секунды растянулись в бесконечность, вмещая и эти беззвучные шаги, и громкое сопение слона, и треск кустов под его ногами.
Потом в дверях показалась Даша — шла, как сомнамбула, с бледным окаменевшим лицом, вытянув перед собой руки и выставив ладони. Кажется, даже с закрытыми глазами… Это так перепугало Кима, что он, поднявшись во весь рост и с трудом сохраняя равновесие, выкрикнул:
— Даша, Дашенька! Родная! Солнышко, я здесь! Я уже здесь, не бойся!
До лестницы особняка было с полсотни метров, до балкона под изогнутой крышей — немного больше. Возглас Кима, разорвавший тишину, словно поторопил секунды, заставил время двигаться: Дарья вздрогнула, шагнула на балкон, а человек в халате отступил еще на шаг, коснулся перил ягодицами, откинулся назад и вдруг с коротким воплем полетел на землю.
Если бы на землю…
Он упал на каменную лестницу и, вероятно, ударился затылком о ребро ступеньки. Ким видел, как голова упавшего будто взорвалась фонтаном крови и раздробленных костей, и в тот же миг его пронзило ощущение несчастья. Непоправимой страшной беды! Стоя на спине Облома, двигаясь к Даше и глядя, как оттаивает ее помертвевшее лицо, Ким слышал горестные вопли и рыдания Трикси: «Не успел! Великая Галактика, я не успел! Все напрасно, все! Я не успел!»
Слон остановился под балконом, вытянул хобот к мертвецу, обнюхал его, брезгливо фыркнул.
Даша замерла у перил, и взгляд ее то с ужасом обращался то к Чернову, то — с надеждой и радостным удивлением — к Киму. Он выдавил улыбку, поднял руки и сказал:
— Прыгай, ласточка! Я тебя поймаю.
Дарья прыгнула.
Обнимая ее, целуя соленые от слез глаза, Ким находился как бы в состоянии раздвоенности. Противоречивые чувства обуревали его: счастье видеть Дашу, прикасаться к ней, вдыхать ее нежный запах соседствовало с ощущением потери, незаменимой и вечной. Плакала Даша, прижавшись к его груди, и плакал инопланетный дух, но слезы радости были отличны от слез печали.