Наконец он покосился на Петруху и прохрипел:
— Этот?
— Этот, будь спок. Я его, сучонка тощего, запомнил.
— Тощего? Не похож он на тощего, — с сомнением произнес Гиря.
— Ну, может, в больнице подкормился.
— А целый почему? На морде — ни царапины, и фонаря под глазом нет?
— Нет, так будет. — Петруха нацелился пнуть Кима башмаком, но Гиря отодвинул его в сторонку:
— Погоди. — Отступив на шаг, он снова оглядел пленника и поинтересовался: — Ты с Президентского, фраер? Тебе мы давеча карму поправили?
Ким молча ощерился. В своем обычном состоянии он еще мог смириться с руганью и побоями, но психоматрица Конана таких оскорблений не спускала. Конан Варвар уважал традиции, а в Киммерии они гласили: кровь за кровь, зуб за зуб! И потому сейчас он размышлял, с чего начать: вырвать ли Гирину печень и запихать ее Петрухе в зубы или наоборот.
Мышцы его напряглись, в ушах загрохотали боевые барабаны.
— Скалится… — неодобрительно заметил Гиря. — Нахальный, падла! А что мы делаем с нахальными? Вот ты, Коблов, скажи! Что с ним делать?
Ушастый качок у двери задумался, потом присоветовал:
— Типа, пасть порвать! Или, типа, по хоботу… Короче, матку вывернуть!
— Правильно мыслишь, боец! — одобрил Гиря и повернулся к Кононову: — Ты, фраерок, согласен дожить до понедельника? Тогда колись! Три вопроса, три ответа, и отпустим. В целости и сохранности!
Ярость душила Кононова, но он, изобразив испуг, кивнул:
— Спрашивай!
— Ты кто такой?
— Литработник. — Ким поглядел на ушастого Коблова и уточнил: — Типа, книжки сочиняю. Писатель, короче.
— Писатель, значит… А с Дарьей Романовной знаком?
Новый кивок.
— А с Варькой Сидоровой, ее сестрицей?
— С Тальрозе, блин, — подсказал Петруха.
— Да, с Тальрозе. Кликуха у нее, видишь, такая… Знаешь эту стервь?
— Не имею чести, — буркнул Ким.
— Ну, не имеешь, так не имеешь… А вот подскажи, писатель, где у нас нынче Дарья Романовна? Где ее носит, заразу подлую? Может, в хате твоей устроилась, в твоей постельке?
— У меня ее нет, и где ее носит, не знаю. А знал бы, не сказал.
— Хмм… — Гиря поскреб переломанный нос, поиграл бровями. — Это почему?
— Договаривались на три вопроса, а задаешь уже четвертый. Лимит исчерпан, так что не потей, дружбан, мозгами!
— Образованный мужик! Писатель! Считать научился, однако не врубается в ситуацию, — произнес Петруха, придвинувшись поближе к Кононову.
— Ну так разъясни ему, — распорядился Гиря.
Петруха лениво шевельнул ногой, прицелившись в пах, но реакция Кима была быстрее: схватив бритоголового за лодыжку, он резко дернул, чувствуя, как проминаются под пальцами мышцы и кость выходит из сустава. Вскрикнув, его противник повалился на спину, а Ким вскочил, врезал ему носком по ребрам и, согнувши плечи и выпятив челюсть, вызывающе уставился на Гирю. Тот взирал на Кононова в безмерном удивлении.
— Что стоишь, питекантроп? — рявкнул Ким. — Давай, подходи! Посмотрим, чей шворц длиннее!
Петруха, матерясь и подвывая, начал подниматься на ноги. Ушастый, стороживший у дверей, промолвил:
— Помочь, бригадир? Типа, врезать по чавке?
— Стой, где стоишь, Коблов, — хриплым шепотом распорядился Гиря. — Стой, где стоишь! Щас я эту гниду успокою… так успокою писателя, что жеваной бумагой будет харкать… Спидоносец чахоточный!
— Чахоточный? — спросил Ким, выпрямляясь во весь рост. — Чахоточный, значит! — Он прыгнул, схватил Гирю под мышки и саданул о бетонную стену. — Ты, Нергалья блевотина! Ослиный помет! Свиная задница! Я тебе покажу чахоточного!
Его кулаки работали, как два кузнечных молота: левой в живот, правой в челюсть, левой в скулу, правой по почкам. Под шквалом ударов Гиря покачнулся, выплюнул выбитый зуб и начал сползать по стенке.
Под шквалом ударов Гиря покачнулся, выплюнул выбитый зуб и начал сползать по стенке. Ким обхватил его шею левой рукой, сцепил пальцы в замок и надавил, с наслаждением глядя, как бьется и хрипит бритоголовый и как закатываются его глаза. Петруха рванулся на помощь приятелю, но получил ногой под дых и снова рухнул на пол.
— Печень!.. — ревел Ким, выворачивая Гире шею. Вырву печень! Вырву и крысам скормлю! Или шакалам! А труп обмажу собачьим дерьмом и закопаю на свалке! Клянусь бородою Крома!
Он так врубился в образ, что еле расслышал панические вопли Трикси: «Хватит! Остановись! Ты же его задушишь, а это неэтично!» Но все же голос пришельца дошел до его сознания, заставив умолкнуть и разжать пальцы. Петруха, скорчившись, валялся на полу, Гиря хрипел, сучил ногами и, судя по лиловой роже, мог оказаться в любую секунду на Серых Равнинах. Кононов мрачно ухмыльнулся и произнес уже потише:
— Ну, успокоил писателя? Хочешь, бумажки одолжу? А то харкать нечем будет.
Он повернулся и обнаружил, что ушастый качок застыл в дверях и смотрит на него с беспредельным ужасом. Взгляд Кима словно пробудил его от сна — Коблов внезапно вздрогнул и попятился, схватившись за дверной косяк. Кажется, ноги его не держали.
— Врешь, ушастый, не уйдешь! — зарычал Ким, выламывая из стены батарею. Жалобно пискнул бетон, расставаясь со стальными стержнями, труба со скрежетом вывернулась из втулки, посыпались ржавчина и лохмотья сгнившей пакли. Кононов поднял чугунную гармонь, слегка удивившись ее весу (а весила она не больше спички), прицелился и швырнул в Коблова. Качка вынесло наружу; он заорал, и эти крики смешались с непонятным грохотом — там, в коридоре, что-то падало, рушилось, шелестело.