— Заврался ты, парень! Семитха и Кулрикс — пиктские имена, а не офирские.
— А мне по барабану! — рявкнул великан и топнул сапогом — так, что зазвенела посуда и британские дамы испуганно пискнули. — Где ты, Конан, сучья пасть! Конана хочу! Чтоб вырвать ему яйца… то есть печень!
— Развлекаем публику? — Дрю-Доренко повернулся к Даше. — А здоровый хряк! Почем наняли? За кружку пива? Так я бы лучше сыграл и даром.
Даша улыбнулась, недоуменно пожала плечами, а за ее спиной, под лампой-факелом, возник Канада.
— Прикажете выкинуть, Дарья Романовна? — Менеджер поднял руку, собираясь махнуть Селиверстову, но Ким его остановил:
— Не торопись, Славик. Это, кажется, меня.
Он почувствовал, как Дашины пальцы вцепились в рубашку, ласково отстранил ее и поднялся.
— Тебя, тебя, — подтвердил Доренко, — только не твоя весовая категория. Вы его, Дашенька, не пускайте, а я сейчас этого хряка вилкой уложу.
— Сиди, — негромко сказал Ким и повернулся к Даше. — Ты, женщина, тоже сиди, смотри и не пытайся меня остановить. Киммерийцы не прощают оскорблений.
Он вышел на середину зала. Британские дамы притихли, замерли с раскрытыми ртами и впитывали славянскую экзотику; от столов, где сидели журналисты, доносился сдержанный гул, а на лицах молодых кавказцев было написано жадное любопытство. Один скользнул к дверям, другой — к стойке бара, а остальные развернули стулья и посматривали то на Кима и Семитху, то на тренера-сероглазика. Казалось, мигни он либо пальцем шевельни, и парни вынесут из зала всех, вместе со столами и закусками.
«Подозрительно», — решил Ким, обратив внимание, что сумки у них под руками. Еще он заметил, как бледнеет Даша, как спорят о чем-то Киселев и Леонсон, а Дрю-Доренко хмурится и крутит пальцем у виска. Вдруг Альгамбра взвизгнула: «Потешный бой! Потешный бой!» и застучала кулачком по столу.
— Заводной бабец, — пробасил Семитха. — Потом я ее отымею. И ту, рыжую, тоже. Или сперва рыжую, а после…
Ким коротко и страшно ударил великана в пах. Коленом, с разворота. Его восприятие, как это уже бывало, изменилось; Конан, возобладав над ним, вырвался на свободу и глядел сейчас с холодным торжеством на стонущего человека. В том, что должно свершиться, Конан не видел ни потешного, ни театрального; бой есть бой, и все в бою дозволено, чтоб подобраться к врагу, сломать ему хребет или проткнуть глазные яблоки.
Семитха выпрямился. Лицо его было жутким: распяленный рот, выкаченные глаза, побагровевшие щеки.
— Что, имелку прищемили? — поинтересовался Ким.
— Щас… — прохрипел великан, — щас, паскуда… Щас я тебя закопаю!
Они закружились под чучелом демона, обмениваясь сильными ударами. Противник был могуч и крепок, и Кима, подставлявшего то локоть, то плечо, слегка покачивало. Сознание его раздвоилось: разум, принадлежавший Киму Кононову, был словно сам по себе, а киммерийские инстинкты обороняли плоть и кровь, не требуя разумного вмешательства. Он размышлял, зачем подослан этот тип, то ли скандал устроить и напугать клиентов, то ли с иными злобными целями, а руки и ноги вкупе со всем остальным делали привычную работу, сгибались, разгибались и совершали множество движений, потребных в нынешних обстоятельствах.
Недремлющий инстинкт подсказывал, как уклониться от удара и в какую точку бить; он видел пот, стекавший по лицу Семитхи, слышал его шумное дыхание и в то же время замечал происходившее извне и не имевшее сейчас к нему касательства: напряженные лица зрителей, раскрытые рты британских дам, следившего за битвой тренера, Селиверстова в дверях, хмурого Доренко и потемневшие Дашины глаза.
«Ха!..» — выдохнул гигант. В плечо… «Ха, ха, ха!..» Снова в плечо, в локоть, в кулаки… «Ха!..» А это уже по корпусу, справа по ребрам, а целил в печень… «Профессионал, — мелькнула мысль у Кима, — боксер-тяжеловес и, кажется, не из последних». Он ударил, рассек до крови бровь противнику, переместился назад, к столам, где сидели кавказцы. Один из них, повинуясь кивку сероглазого, стал приподниматься, но Доренко, вытянув руку, придавил ему затылок.
— Куда?
Парень дернулся, пришипел: «Грабли обломаю, гнида!» — но палец Дрю уже воткнулся в тайную точку за ухом, тяньжун или ваньгу, нажатие которой ведет к мгновенной смерти.
— Не суетись, джигит, — сказал Доренко, подмигнул сероглазому тренеру и добавил: — Вот так-то, друг! Белое арийское сопротивление не дремлет!
Глаз Семитхи заливала кровь, и Ким, обойдя его слева, нанес безжалостный удар по почкам. Гигант развернулся, послал тяжелый кулак в пустоту, вытер лицо и получил прямой в челюсть. Голова его откинулась, словно на шарнирах, взгляд остекленел. Журналисты зашумели, одна из дам азартно свистнула, а сидевшие под окном лесбиянки полезли на стулья, чтоб лучше видеть.
— Хайль Борисия! — выкрикнул Дрю-Доренко.
— Хайль! — дружно поддержали остальные конанисты.
Ким ударил гиганта по ноге ступней, сбил на пол, уперся коленом в необъятную спину, нашарил на загривке цепь. «Хорошая цепочка, крепкая», — подумал он, накручивая на кулак стальные звенья. Семитха захрипел, ткнулся лицом прямо в туфельки Альгамбры.
— Ну, вот! — с неудовольствием промолвила она. — А говорили, бой потешный!