Но с глушаком у молодца был, видимо, порядок. Закончив осмотр, он надул щеки, со свистом выпустил воздух и проблеял:
— Здоровый корефан, в натуре! Твоя скотинка, мужик?
— Это слон, не скотинка, — объяснил Ким.
— Так я не о том толкую. Я толкую — твой или не твой?
— Мой. У меня слонятник, ферма такая под Гатчиной.
— А лыжи навострил куда?
— В Мурманск. Там, понимаешь, в вечной мерзлоте мамонтиху откопали и аспирином оживили. Теперь проблема у них: мамонтиха есть, а мамонта нет! Вот, еду спариваться.
— Фуфло двигаешь?
— Какое фуфло! Слон от страсти аж трясется! Ты сбоку, сбоку загляни… между задними ногами…
Молодец заглянул и с уважением присвистнул:
— Да-а… Пожарный шланг, реально! Слушай, мужик, а не продашь скотину? Бабки хорошие отвалю.
— Бабок не хватит, — бросил Ким с высоты слоновьей шеи.
— Это у кого не хватит? — обиделся молодец. — Это у меня не хватит? Да у тебя вальты гуляют, блоха слоновья! Кароче, пол-лимона возьмешь? «Зелеными»? Я, если глаз положил…
— Как положил, так и снимешь! — рявкнул Кононов. — Ну-ка, с дороги, хмырь! Меня в Мурманске ждут за государственным делом, восстановлением мамонтов, а ты мне тут динаму крутишь! Не мельтеши и отвали!
Облом грозно протрубил, шагнул вперед, но молодец не шевельнулся — стоял, подпертый своей тачкой, и делал пальцы веером.
— На понт берешь, веник сраный? Ну-ну… Знал бы, с кем связался! Да я тебя…
Ухватившись руками за клык и свесившись с шеи Облома, Ким негромко произнес:
— Знать не знаю, что ты за падаль, и знать не хочу. Прочь с дороги! Не слышал, что ли, кто в моем слонятнике главный акционер? Анас Икрамович Икрамов!
Молодец побледнел, скукожился, проблеял: «Ясно!» — юркнул в машину и умчался на четвертой передаче.
— Вот, — сказал Ким, постукивая по слоновьей шее пятками, — теперь я в курсе, чего ты, парень, стоишь. Полмиллиона, надо же! Но я тебя и за миллиард не продам. К чему мне миллиард? Мне Даша нужна со всем ее милым семейством, а ты ведь тоже член фамилии. Облом Варварьевич Тальрозе-Сидоров!
Слон одобрительно фыркнул, сунул в пасть пучок травы и двинулся дальше, мимо Дибунов и Белоострова, Солнечного и Репино прямиком в Комарово. Мерцали звезды, струилась над Финским заливом летняя светлая ночь, и, быть может, кто-то не спал в ее хрустальной тишине, не занимался любовью, не пялился в телевизор, а смотрел в окошко и видел, как шествует по улице огромный слон, как, робко тявкнув, прячутся собаки, как сверкают в лунном свете бивни, змеится хобот, топорщатся веера ушей.
Мираж? Иллюзия? Возможно, возможно… Но дрогнула почва под тяжкой ногой, звякнула в кухне посуда, заколыхались занавески, низкий трубный звук родился и растаял в воздухе…
Ким улегся на спину, свесил руки, коснулся ладонями бугристой слоновьей кожи и глубоко вздохнул. Серый небосвод с луной и тусклыми россыпями звезд раскачивался над ним, медленно проплывали ветви тополей и сосен, столбы с проводами и крыши домов с антеннами и трубами, теплый ветер, примчавшись с залива, гладил и ласкал лицо. Где-то там, в вышине, в центре Галактики, в десятках тысяч светолет от Солнечной системы и Земли, кружился вокруг светила чуждый мир, чьи обитатели были подобны ртутным каплям, не знали радостей любви, зато умели перемещать свое сознание, делить его на части, обмениваться ими и даже размножаться таким невероятным способом. Поразительно! Однако и тут, на Земле, есть чему поудивляться. Вот, например: ты неподвижен, ты не летишь куда-то и не выкидываешь странных фокусов с сознанием, но погружаешься в миры, которых вовсе не было, в отличие от мира Трикси, который все же существует. В миры Стругацких и Хайнлайна, Ефремова и Фармера, Желязны и Урсулы Ле Гуин… И, наконец, в мир Конана…
Ким шевельнулся, пробормотал:
— На чем мы там остановились, Трикси?
«На Сигворде. Напомнить?»
— Да. Точно и дословно! Сам понимаешь, раз выписан аванс, надо оправдать доверие. Значит, Сигворд… И что он там сказал?
* * *
Сигворд, широко расставив ноги и заложив ладони за пояс, с ненавистью глядел на киммерийца.
— Я же сказал — владыка наш не дозволяет! — рявкнул он. — Повелитель сам расправится с тобой! А мы… Мы понадобимся, чтоб прибрать в покоях… Дабы господин не замарал рук!
Прибрать в покоях! Слишком самоуверен этот ванир, рыжая крыса!
Усмехнувшись, Конан кивнул голему и начал подниматься по ступеням. Идрайн шел позади, справа от него, и бубнил: «Не верь, господин, не верь…» Секира в его руках хищно подрагивала.
Но ваны не собирались сражаться. Стиснув копья, они стояли двумя шеренгами, и рыжие их бороды казались затейливым переплетением медных проволок, словно бы украшавших доспехи. Скорее всего эти изгнанники и отщепенцы знали о бойне в Рагнаради, учиненной Идрайном, но не боялись — вероятно, считали своего повелителя непобедимым.
Миновав их строй, Конан ступил на балкон. Полукруглая арка вздымалась в восьми шагах от него и уже не выглядела темной: огромная дверь под ней была распахнута настежь, и перед киммерийцем маячило некое пространство, замкнутое серыми холодными стенами. Он посмотрел на меч в своей руке и отшвырнул его. Зингарский клинок не годился для предстоящей битвы.