Конан, хмыкнув, оглядел унылый берег, торчавшие кое-где ели да сосны, бесплодный скалистый обрыв и уходившую к востоку тундру.
— Незавидные у тебя земли Хорстейн, сын Халлы, — сказал он, — и красть тут вору-киммерийцу нечего. Вдобавок, не вижу я на скалах рун или иных знаков, коими были бы отмечены твои права на владение землей. Сдается мне, что ты, лживый пес, просто хочешь ограбить путников, а?
Пасть рыжеволосого растянулась в ухмылке.
— Может, и хочу! А руны, о которых ты толкуешь, я готов вырубить своей секирой на твоей башке!
Он взялся за топорище, но Конан, расстегнув пояс с мечом, бросил оружие на землю и предложил:
— Мешок серебра не стоит ни твоей жизни, ни моей. Не хочешь ли помериться силами без острого железа? Победишь, серебро твое, проиграешь, так хоть останешься жив. Годится, рыжий шакал?
Ванир смерил киммерийца недоверчивым взглядом.
— А есть ли у тебя серебро, вонючий хорек? Ты не походишь на человека с набитым кошельком.
Конан вытащил из-за пазухи кожаный мешочек — тот самый, который он взял у мертвого матроса с зингарского корабля. Распустив завязки, он высыпал на широкую ладонь несколько монет — полновесных кордавских даблантов с изображением лика Митры. Глаза Хорстейна жадно блеснули.
— Вот, видишь. — Побренчав монетами, киммериец опустил их в кошель, а кошель бросил на землю рядом со своим мечом. — А у моего слуги, вон того парня с серой рожей, есть целый мешок серебра — как раз такой, какой тебе хочется.
— Ладно! — Ванир с заметным сожалением расстался со своей секирой и, задрав голову, посмотрел на небо. — Вроде бы непогода собирается, — сообщил он. — Ну, ничего, до бури я тебе бока-то обломаю и загривок намну, киммерийский хорь.
Ванир стащил куртку. Торс его оплетали могучие мышцы, а левое предплечье пересекал шрам, явный след молодецкого удара топора. Конан, сбросив плащ, потуже насадил на голову железный обруч — схватка, кажется, предстояла жаркая. Он мог бы предложить ваниру поединок на ножах и прирезать его, как лесную свинью, но такой исход киммерийцу не нравился. У него были свои виды на этого рыжеволосого дикаря.
Противники сошлись, и Хорстейн без долгих раздумий метнул огромный кулак прямо в подбородок Конану. Тот подставил плечо и крякнул; удар был силен! Но слишком прямолинеен и неискусен. Вряд ли ванир обучался кулачному бою, коим владели мастера Заморы, Немедии и Аквилонии.
Дождавшись, когда Хорстейн сделает новый выпад, Конан отступил и, скользнув за спину ванира, наградил его увесистым пинком. Рыжеволосый растянулся на земле, сунувшись лицом в вязанку хвороста. Когда Хорстейн вскочил, Конан с удовольствием убедился, что щеки у него расцарапаны, а на шее багровеет здоровенная ссадина.
— Ну, хватит с тебя, рыжая шкура? — спросил киммериец.
Ван, изрыгая проклятия и поминая через слово то моржовую задницу, то протухшие кишки кита, вновь ринулся к врагу. Некоторое время бойцы кружили по истоптанной земле, обмениваясь ударами; вскоре у Конана расцвел огромный синяк на ребрах, а у Хорстейна был подбит глаз и рассечена бровь. Струйки крови, мешаясь с потом, текли по его виску, заливали ухо и исчезали где-то в дебрях нечесаной бороды.
При очередном повороте Конан оказался спиной к скалам, лицом к своим спутникам, стоявшим шагах в двадцати.
При очередном повороте Конан оказался спиной к скалам, лицом к своим спутникам, стоявшим шагах в двадцати. Зийна выглядела спокойной, лишь пальцы ее стискивали рукоять меча да трепетали веки. Физиономия Идрайна напоминала запечатленный в камне лик высокомерного демона, следившего за схваткой пары псов. Мнилось, что на ней написано: хочет господин потешиться, пусть тешится, да только к чему? К чему, если все можно закончить одним ударом?
Внезапно Хорстейн наклонил голову и бросился на киммерийца, ударив теменем в челюсть. Жесткие грязные волосы на миг забили рот Конана; он вцепился в них зубами и дернул, выдрав изрядный клок. Ван зарычал. Его мощные руки обхватили торс противника, пальцы сошлись в замок на спине; Конан тоже обхватил его, вовремя сообразив, что происходит. Видно, Хорстейн догадался, что в кулачном бою ему не совладать с искусным врагом, и решил раздавить ему ребра. Силы для этого у вана имелись с избытком.
Теперь соперники сражались грудь о грудь, сжимая друг друга в богатырских объятиях; лица их покраснели, налились кровью, жаркое дыхание вырывалось из распяленных ртов, глаза вылезали из орбит, мышцы подрагивали от напряжения. Они походили сейчас на пару львов, рыжего и темногривого, сошедшихся в смертельном поединке — пасть к пасти, клык к клыку, коготь к когтю. Киммериец давил, но ван не уступал; ванир нажимал, но киммериец держался.
Наконец Конан просунул ногу меж широко разведенных колен Хорстейна, выбрал подходящий момент и ударил вана пяткой по голени. Они свалились; Конан был наверху, Хорстейн — внизу, и затылок его глухо стукнулся о каменистую землю. Падение и крепкий удар оглушили вана совсем ненадолго, но этого времени Конану хватило, чтобы поймать могучую длань рыжего, заломив ее в локте. Резким рывком киммериец перевернул Хорстейна на живот, продолжая выворачивать руку. Теперь ванир разъяренным медведем рычал и бился под ним, но никак не мог освободиться; было ясно, что стажировку у аквилонских мастеров этот увалень не проходил.