— Читала…
— Как насчет руки и сердца?
Она вздохнула.
Рыжие, зеленоглазые… те, что обедом кормят и кофе в постель подают. Знаешь, что делают с такими феями? — Даша зарделась, отодвинулась, но он продолжал шептать: — Женятся на них, ясно? Женятся, любят, детишек заводят и умирают с ними в один день… Ты записку мою вчера читала?
— Читала…
— Как насчет руки и сердца?
Она вздохнула.
— Я не свободна, Ким.
— Надо освободиться. Чем быстрей, тем лучше.
— Надо. — Лицо Даши помрачнело, ясный лоб прорезала морщинка.
Выдержав паузу, Ким спросил:
— Боишься его?
— Нет. Не хочу ни встречаться, ни вспоминать о нем, ни думать. Особенно встречаться. Он… он бывает очень убедительным.
— Настолько, что ты с ним расписалась?
Даша вдруг всхлипнула, уткнувшись носом Киму в плечо.
— Я не знаю, как это вышло, милый… не знаю, клянусь! Он мне совсем не нравился… не потому, что стар и некрасив, а больно уж недобрый… Ходил, уговаривал и вдруг уговорил… Как, не знаю! Будто затмение нашло, болезнь или крыша съехала… Варя кричала — с ума сестренка сходишь! Потом плюнула, на гастроли уехала, а он меня к себе увез, в Комарово. Дом там у него… не дом, прямо дворец или крепость… Стена вокруг трехметровая, охрана, псы… И никуда от себя не отпускал! Не любит в город выезжать… говорит, кому надо, тот сам ко мне приедет… И ездили! А он хвастал: жена у меня молодая, умница, красавица!
Внезапно плечи Даши затряслись, словно выгнали ее в морозную ночь в легком платьице. Она обхватила Кима за шею и разрыдалась.
— Как вспомню его руки и глаза… как он надо мной в постели… смотрит, тянется к груди, к коленям, шарит, шепчет: «Моя!.. Моя!..» А потом…
У нее перехватило горло. Ким представил это «потом», скрипнул зубами и испустил мысленный вопль:
«Трикси! Можешь ей помочь? Пусть забудет про этого гада, про лапы его загребущие, про все, что с ней творил! Пусть…»
Что-то прозвенело в голове, будто тренькнула и оборвалась гитарная струна.
«К ней подсажен инклин. Сейчас она уснет. Ненадолго», — сообщил Трикси.
Дашино тело обмякло, головка качнулась солнечным цветком на тонком стебле и опустилась Киму на грудь. Он поднялся, перенес ее на диванчик, вытер платком мокрые щеки, присел в изголовье и задумался. Странные чувства одолевали его. Не было людей на свете, которым Кононов желал бы зла; не терзали его душу ненависть и ревность, не сушила память о неотомщенных обидах, не сочилось ядом сердце при мысли об обидчиках. Был он романтик и рыцарь той породы, что берет не силой, не угрозами, а убеждением и благородством; редкий тип для нынешних времен, неходовой товар. Может, по той причине и писал он сказки о борьбе добра со злом, в коих добро всегда побеждало происки злобных колдунов и светлый меч брал верх над черной магией.
Но это была, так сказать, генеральная линия, поскольку носитель меча умел ненавидеть и не прощал обид. В этом Конан Варвар был непохож на Кима Кононова, и мысленный контакт между ними, более тесный, чем дозволяется у автора с его героем, что-то менял в характере Кима, чего-то добавлял ему. Жестокости? Стремления мстить? Свободы в выборе способов мести? Возможно. Во всяком случае, сейчас Ким размышлял о Дашином супруге с холодной злобой, и чудилось ему, что он, вцепившись в горло ненавистного, давит и давит, и слушает жалкие хрипы, и смотрит в тускнеющие глаза.
Во всяком случае, сейчас Ким размышлял о Дашином супруге с холодной злобой, и чудилось ему, что он, вцепившись в горло ненавистного, давит и давит, и слушает жалкие хрипы, и смотрит в тускнеющие глаза.
Он вздрогнул и разжал сведенные судорогой пальцы. Даша спала. Щеки ее порозовели, и дыхание было ровным.
«Хочешь, чтобы она забыла? — спросил Трикси. — Мой инклин избавит ее от тягостных воспоминаний. Несложная операция».
— Нет.
«Но ты же сказал: пусть забудет!»
— Я погорячился. Все, что было с ней, плохое и хорошее — ее и не подлежит изъятию. Достаточно, если инклин ее успокоит.
Хлопнула дверь. Ким поднялся, вышел в прихожую, взял у Марины поднос с тарелками.
— Спасибо, поилица-кормилица.
— А Дарья Романовна где?
— Дремлет.
Марина не без лукавства подмигнула Киму:
— Это вы ее так утомили? Ну, пусть отдохнет. Через пару часов открываем.
Бар работал с десяти до четырех, и в это время публика в нем пробавлялась пивом с солеными орешками, шампанским, кофе и мороженым. Затем, после часового перерыва, приходил шеф-повар Гриша, и начинали собираться клиенты посолиднее, из Дома журналистов и городской библиотеки, Британского совета по культурным связям и прочих лежавших окрест заведений. Эти ели шашлыки, бифштексы, котлеты по-киевски, пили виски и коньяк и наделяли официантов чаевыми. Поэтому считалось, что «Конан» по-настоящему открывается с пяти.
Прикрыв за Мариной дверь и переправив поднос на кухню, Ким вернулся к Даше и сел на диванчик. Через минуту веки ее дрогнули, и он догадался, что Даша смотрит на него — так, как умеют смотреть лишь женщины, через ресницы, почти не открывая глаз. Лицо ее было спокойным.
— Я уснула?
— Да. А я стерегу твой сон и размышляю.
— О чем?
— О твоей сопернице. — Глаза Даши распахнулись, и Ким торопливо пояснил: — Сопернице из Хайбории. Там ты фея и колдунья, но есть еще другая девушка с видами на Конана. Так, понимаешь, издатель распорядился.