Ким заворочался и, приподнявшись с помощью доктора, ощупал правый глаз. Фонарь, похоже, там наливался изрядный. Кроме того, в ребрах кололо, плечо постреливало болью, но не так, чтоб очень. Терпимо.
Врач показал ему два пальца.
— Сколько?
— Два.
— Головка не кружится? Не тошнит?
— Вроде бы нет.
— Вроде бы или точно?
Прислушавшись к своим ощущениям, Ким подтвердил:
— Точно. А что у меня, доктор?
— Главное, чего нет. Вас капитально отделали, но обошлось без сотрясения мозга. Повезло, голубчик… Все остальное — мелочи, — заметил доктор и начал с улыбкой перечислять: — Ключица у нас сломана, кровоподтек под глазом, трещины в четырех ребрышках плюс множественные ушибы головы и иные телесные повреждения вроде ссадин, царапин и синяков. Следствие побоев средней тяжести… — Он вздохнул с сочувствием и спросил: — А били-то тебя за что, болезный?
— За девушку вступился, — насупившись, пробормотал Кононов. — Их двое, я один… Здоровые лбы! Сперва о стену шмякнули, а потом…
— Что потом?
— Потом — не помню, — отозвался Кононов и, подумав, добавил сакраментальную фразу: — Очнулся — гипс…
Врач снова вздохнул:
— Ну, вспомните, расскажете. Придут к вам из милиции… А пока лежите. Палата — самая тихая на отделении, всего три койки, и в одной — Кузьмич. Он вам завтрак принесет, а сестричка — таблеточки. Лежите! Завтра попробуем встать на ножки, и — на повторный рентген… Темечко посмотрим… нет ли там все же трещины…
Он поднялся, взмахнул полами халата и исчез за дверью.
Ким, осматриваясь, повертел головой. Койка его стояла у стены, в ногах поблескивало зеркало над раковиной, в углу был стол и пара стульев, а рядом — шкаф с полуоткрытой дверцей и одежными вешалками. Еще тут имелись две такие же, как у него, кровати, одна, ближняя, — пустая, а на дальней лежал парень примерно его лет или чуть-чуть за тридцать.
Лежал тихо, вытянув руки поверх одеяла, не моргая и уставившись взглядом в потолок.
Кононов откашлялся.
— Ким меня зовут… А тебя как?
Парень не реагировал.
— Ночью меня привезли… Ты уж извини за беспокойство…
В ответ — молчание.
— Разбудили тебя, наверное? — сделал новую попытку Ким, но его сопалатник по-прежнему не откликнулся, напоминая видом скорее усопшего, чем живого человека. Должно быть, серьезно травмирован, решил Кононов; что-нибудь черепно-мозговое, проникшее до речевого центра. Он осторожно пощупал ребра под тугой повязкой: слева болело, справа — нет. Ну и слава богу…
Дверь скрипнула, и в палате возник тощий красноносый старичок с двумя тарелками: в одной дымилась каша, а на другой, как на подносе, располагались яйцо, хлеб и пластиковая кружка с чаем. Бодрой походкой старик направился к Киму.
— Новенький, пацан? На, пожуй да похлебай больничный харч… Харч-то ничего, а вот посудины у кухонных стервоз еле выпросил! Тут, понимаешь, всяк со своей тарелкой, а казенные, видать, разворовали. Сперли! И чашки сперли, и термуметры, и всю державу… — Он присел к Киму на постель. — Ты ешь, я подсоблю… Как зовут-то?
— Ким.
— А я — Кузьмич. Бессменный обитатель здешних мест и ветеран-дежурный!
Есть Киму не хотелось, но все же он расправился с яйцом и проглотил немного каши — рисовой, почти без соли и без масла. Он вознамерился потолковать с бессменным ветераном, узнать о больничных порядках и про третьего их соседа, похожего на труп, но тут к ним в комнату началось паломничество. Первой пришла сестра-хозяйка, и Ким расписался за одеяло, халат, подушку и постельное белье; потом заявилась другая сестра, заполнила историю болезни: Ким Николаевич Кононов, семидесятого года рождения, филолог по образованию, живет там-то, страдает тем-то. Увековечив это в медицинской карте, она велела навестить регистратуру после грядущего выздоровления — с паспортом и страховым свидетельством. Не успел Ким отдышаться, как в палате возник мрачный милицейский лейтенант, снял допрос, зафиксировал кличку «Гиря», имена «Петруха» и «Дарья Романовна», осведомился о полученных увечьях и, узнав, что они не смертельны, повеселел и стал уговаривать Кима обойтись без заявления. Все одно, злодеев не поймаем, толковал лейтенант, Петрух таких с гирями и разновесками у нас полгорода и все бритоголовые, а если девушку искать, так тоже не найдешь: каждая вторая — Дарья, и треть из них — Романовны. Ким слабо сопротивлялся, толкуя про шестисотый «Мерседес», про Генку-костоправа с Энгельса, про рыжие локоны Дарьи Романовны и про ее сестрицу, которая пляшет на слонах. Но о последнем он, вероятно, сказал зря; лейтенант опять нахмурился, буркнул что-то о слуховых галлюцинациях и сообщил, что слоны в Петербурге не водятся, а вот «глухарей» полным-полно, и это явление нежелательное. Ким, утомившись от споров, сдался. Конечно, ему хотелось найти красавицу-беглянку, а заодно Петруху с Гирей и сделать так, чтобы свершился над ними правый суд… Это с одной стороны, а с другой — «глухарь» он и в Африке «глухарь». Не любят эту птицу ни в милиции, ни в полиции… Словом, лейтенант ушел довольный, а у койки Кима вдруг нарисовалась обещанная медсестричка с таблеточками, и от тех таблеток он проспал до вечера глубоким сном.