— … иии — еее — гооо! — донеслось с носа. — Ниии — чеее — ооо! Тууу — чиии! Всююю — дууу!
— Конец нам, — буркнул Шуга. Лицо его посерело, на ребрах вздулся огромный синяк, но рукоять весла кормчий держал твердо.
— Заткни пасть! — рявкнул киммериец. — Не достанутся наши шкуры Нергалу!
— Это ты так говоришь. — Кормчий через силу ухмыльнулся. — Ты силен, но Нергал сильнее… Отымет душу! Заявишься к нему призраком, и сапоги твои призрак, и кинжал… пинай и коли его, сколько влезет… он и не почешется, гадюка, только сунет в самое гнусное место в своей помойной яме…
— Боишься смерти, Шуга?
— А ты?
Конан свирепо ощерился:
— Никто не живет вечно! Но за свою шкуру я спрошу хорошую цену!
— Спросить-то можно, вот только дадут ли ее… — Шуга вдруг закашлялся, захрипел и сплюнул на палубу кровью. — Здорово меня приложило, — пробормотал он. — Ребра сломаны… Ну, ничего, в Нергаловой утробе станут как новенькие… — Кормчий с усилием вскинул голову, осмотрел страшное гневное море и небеса, где меж громадами темных облаков сверкали молнии, потом невесело скривился. — Не простая это буря, — донеслось до капитана, — не простая, клянусь своими ребрами! Теми, что еще уцелели!
— Не простая? Кром, что ты болтаешь!
— Кто-то наслал ее на нас… Или на кого другого, а мы просто попались на пути. Не бывает таких жутких штормов в середине весны! Не бывает! И еще: глянь, как бегут тучи… Словно их гонит кто-то… Бегут, вытягиваются копьем… а мы — на самом острие… мы или кто другой…
«Тигрица» в очередной раз рухнула в пропасть. Весла судорожно забили по воде, помогая судну вскарабкаться на зыбкую сине-зеленую гору, но надвигавшиеся сзади валы догнали корабль, нависли над палубой, прокатились по ней, смывая за борт моряков.
Никто из них не успел даже вскрикнуть.
«Сколько их осталось? — подумал Конан. — У весел — шестьдесят, да еще один, отбивавший в гонг ритм гребли… А наверху — Харат, оседлавший деревянную тигрицу, четверо у передней мачты, двое — у задней… У люка — никого… Значит, считая с рулевыми, уцелело девять человек, а полтора десятка уже покоились в соленой мокрой постели. Если не больше; волны, проломив борта, могли смыть людей и с гребной палубы».
Шуга вдруг встрепенулся, завертел головой, забормотал:
— Прах и пепел! Волны… иначе шумят… слышь, капитан? Иначе, говорю… ревут, не рокочут… словно бьются обо что-то…
— Скалы? Суша?
— Может, и суша… — Не выпуская весла, кормчий вытянул шею, пытаясь разглядеть в полумраке берег.
— Хорошо, если суша, — сказал Конан. — Только откуда ей здесь взяться?
— От богов или от демонов… скоро узнаем, от кого… Если там песок, мы спасены, а если скалы, всем конец! Шмякнет нас, одни доски останутся в кровавом дерьме…
Конан злобно выругался.
— А не мерещится тебе, Шуга? Отбил ребра, а вместе с ними и слух с разумением, а?
Но тут с носа, где торчал парусный мастер Харат, долетело:
— … Ооо — ооов! Ооо — ооов! Беее — реее… Беее — реее…
— Чего он орет? — рявкнул киммериец. — Берег или берегись? Что у него — соль глотку проела?
Корабль взлетел на огромной волне, и теперь оба цеплявшихся за рулевое весло человека увидели впереди облачную темную массу, над которой плясал гигантский смерч. Он то стремительно вытягивался к небесам, касаясь туч широкой разлапистой воронкой, то оседал вниз, плющился и кружился у самой земли, будто хотел вобрать в себя камни, песок и воду, перетряхнуть эту смесь и выплюнуть ее прямо в сердцевину облаков. Ненасытная пасть его казалась черной, ведущей прямиком в утробу воздушного демона, и на фоне этой черноты белыми клыками торчали у берега утесы. На мгновение смерч представился Конану огромным змеем, чей хвост взбалтывал тучи, изогнувшееся тело касалось земли, а голова с зубастыми челюстями лежала на самом берегу, словно поджидая «Тигрицу» со всем ее экипажем.
Вероятно, и у кормчего мелькнула такая же мысль; освободив левую руку и кривясь от боли в разбитых ребрах, он принялся чертить в воздухе знаки, охраняющие от беды. Губы его посинели.
— Сет! Проклятый Сет, грязная гадюка! Явился за нашими головами!
— Держи руль, Шуга! — прорычал Конан. — И говори, куда править! Ты кормчий, не я!
— Там Сет!
— Мешок дерьма, а не Сет! Протри глаза, смрадный пес! Там вихрь, а у берега — рифы! Куда нам править?
Шуга выплюнул сгусток крови.
— Держи левее… Вроде бы есть проход, только узкий… Если течение пронесет…
— Беее — реее — гиии — сссь! Скааа — лыыы! — долетело с носа, и теперь ни кормчий, ни капитан уже не сомневались в том, что кричит Харат. Передняя часть галеры вдруг задралась кверху, корабль дрогнул от страшного удара, и переломанный форштевень вместе с носовым украшением и цеплявшейся за него фигурой парусного мастера взлетел вверх. Затем послышался треск весел, скрежет камней, пронизавших обшивку, вопли гребцов, заглушенные диким воем урагана.
Затем послышался треск весел, скрежет камней, пронизавших обшивку, вопли гребцов, заглушенные диким воем урагана. Рулевая рукоять метнулась, словно шея непокорного жеребца, отшвырнула кормчего вправо — только растопыренные руки и ноги промелькнули над бортом; затем Конан ощутил, что взмывает в воздух, и тут же ледяная вода обожгла кожу.
Но холод вдруг сменился теплом, тишиной и покоем. Не было больше грохота и криков, ветер не бросал в лицо соленую влагу, не терзало дерево растертые в кровь ладони, исчезло видение жуткого смерча, плясавшего на берегу… Он погружался вниз, вниз, вниз, в царство забвения и мрака, в бездну, откуда начиналась тропа на Серые Равнины, обещавшая неспешное последнее странствие и вечный отдых. Сапоги и намокшая куртка тянули на дно, в ушах раздавался слабый звон, рукоять кинжала давила на ребра.