Никто не ответил Калиббу, хотя вымуштрованные воины обязаны были его окликнуть. Десятник нахмурился, повторив сигнал.
Тишина.
Калибб слегка оторопел. Впервые за двадцать лет беспорочной службы в охране самого шада, где звание десятника было почти равнозначно армейскому тысячнику, выставленный караул — будь то в мельсинском дворце, охотничьем лагере шада где-нибудь под Кух-Бенаном или в военном становище — не пожелал ответить. Это могло означать две вещи.
Это могло означать две вещи. Первое и наиболее невозможное: охрана самовольно покинула пост. За подобные выверты виновные карались немедленной смертью. Второе: напал хитроумный враг и перебил всех. Однако уничтожить сразу четверых отлично владеющих оружием телохранителей шада крайне сложно. Хотя бы один мог поднять шум и переполошить прочие посты охраны.
«Их могли срезать одновременными выстрелами из нескольких самострелов, напряженно прикинул Калибб, без сомнения принимая вторую версию, объяснявшую молчание караула. — Но в такой кромешной тьме невозможно попасть одновременно четверым в сердце или горло. Если, правда, у тебя нет зрения волка или рыси…»
Десятник принял самое простое решение — не поднимать панику, а пойти и глянуть самому. Благо двигаться он умел тише белого барса, выслеживающего муфлона на снежных склонах. Света было недостаточно — луна Сиррах закрылась черным пятном затмения, но блеска звезд хватало для того, чтобы смутно разглядеть происходящее в окружности семи или десяти шагов.
Ужасно мешали колыхавшиеся из-за ледяного ветра Аласора листья тощих оазисных пальм, создававшие шевелящиеся неприятные тени, складывавшиеся то в пасти чудовищ, то в силуэты крадущихся к середине лагеря мергейтов с обнаженными саблями в руках. Однако Калибб недаром много лет охранял саккаремских повелителей — вначале шада Бирдженда, а затем его сына Даманхура. Он знал, что любое движение должно сопровождаться звуком. Пусть очень тихим, незаметным, но все-таки звуком. Тени безмолвны, и бояться их не следует. Если впереди крадется степняк-смертник, то под его мягкими сапогами непременно зашелестит трава или осыплется песок, будет слышно его дыхание, появится запах… А сейчас все тихо, будто в склепе.
Калибб почувствовал, что его колотит. Нет, вовсе не от страха — проживший на свете сорок два года, из которых два десятка лет было отдано ремеслу меча, десятник давным-давно отучился бояться телесного противника, а бестелесные твари, как известно, вреда человеку нанести не могут. Руки и колени дрожали от холода. Калибб с удивлением отметил, что изо рта идет густой пар. Не мгновенно рассеивающиеся язычки призрачного тумана, какие обычно выдыхаешь во время холодной пустынной ночи, а настоящие клубы нагретого человеческими легкими воздуха.
Подойдя на расстояние пятнадцати шагов к караулу, он заново повторил сигнал — три удара и еще один.
Абсолютное, гробовое молчание. Даже широкие пальмовые листья не издают обычного жесткого похрустывания, хотя продолжает дуть довольно сильный ветерок. По крайней мере, он колыхал полы халата десятника.
Калиббу ничего не оставалось делать, как обнажить саблю и выйти на то место, где должны были стоять стражники седьмого караула внешней охранной цепи.
Пусто. Никого. Не брошены на сухую почву вещи или оружие, нет трупов, и только в звездном свете на темной траве виднелись какие-то беловатые силуэты. Поначалу Калибб просто скользнул по ним взглядом, осмотрел близлежащие заросли черной осоки, окружавшей текущий по оазису ручеек, и свободной левой рукой сдернул на всякий случай с пояса маленький, укладывавшийся в ладонь, пятизарядный самострел — идеальное и бесшумное оружие. Когда один стальной болт выбрасывается тетивой с ложа, достаточно большим пальцем руки взвести механизм ворота, одновременно натягивающий металлическую струну и выдавливающей из полой внутри рукояти новую стрелу, готовую отправиться по назначению. Пять мгновенных выстрелов тяжелыми стержнями размером с калам писца.
— Стража Солнцеликого шада, — почему-то неуверенным и тихим голосом провозгласил Калибб. — Если кто меня слышит, требую отозваться, иначе умрешь!
Порыв ветра зашелестел в осоке. Палец десятника непроизвольно нажал на медный крючок спуска. Болт с визгом улетел в траву и было слышно, как он ткнулся в прибрежный песок ручейка.
Болт с визгом улетел в траву и было слышно, как он ткнулся в прибрежный песок ручейка.
— Все демоны Нижней Сферы и зубастая их мамаша! — процедил сквозь зубы Калибб, заново взводя самострел. Бронзовый, смазанный лучшим маслом болтик выполз и затаился в желобе под тетивой. — Ну, вылезайте!
Это уже было ошибкой. Ни в коем случае не следует провоцировать возможного противника. Десятник был обязан закричать и поднять общую тревогу. Или продолжать разведку в тишине.
Калибб завопил, но вовсе не в попытке созвать остальную стражу, которая должна будет уничтожить врага. Десятнику вдруг почудилось, что его ноги оказались в огне — в самом жарком сердце кузнечного горна.
Он попытался подпрыгнуть, это не удалось. Калибб грузно завалился на левый бок и тотчас учуял отвратительный запах горящего хлопка и шерсти, а левый локоть будто бы погрузился в расплавленный металл. Прямо перед глазами обезумевшего от боли десятника запрыгали волны кромешной мглы, он заметил, что лежит в чем-то наподобие довольно большой лужи разлитого масла из черных оливок. Только это озерцо не было спокойным и гладким, а волновалось и кипело брызгами, словно в ярости. Последним, что увидел Калибб, была внезапно поднявшаяся из черной жидкости трехпалая лапа, с размаху накрывшая его лицо.