— По логике вещей, — рассуждая, Драйбен натягивал свою вороненую кольчугу — тяжеленное, но надежное сооружение, в котором сочетались кольца и металлические пластины, служившие нагрудником, — нам следует отправиться к нарлакам и конису Борживою. Но они в засадном полку, в двух лигах отсюда. Не успеем. Идти к саккаремцам не имеет смысла — мы не знаем особенностей их боя, они не принимают к себе чужеземцев.
— Идея! — воскликнул Асверус. — Кстати, Драйбен, помогите мне со шнуровкой на кирасе. Раз вызвались быть оруженосцем — извольте не отлынивать от своих обязанностей. Помните, у «Сизых беркутов» есть конный отряд? Человек двести, не больше. Две сотни, как и всегда, — десять десятков пар. Кажется, мы пользуемся расположением самого легата аррантов? Почему бы не попроситься к ним? День грядущий готовит нам массу впечатлений, так обострим их пребыванием в легионе города Аэтоса, представляющем столь необычное общество! И мы, смею заметить, представляем пару — главное условие нахождения в «Сизом беркуте».
— Почему нет? — отозвался эрл Кешта, накрепко затягивая толстые кожаные шнуры, соединявшие на левом боку Асверуса нагрудник и броню, закрывавшую спину. — К тому же «беркуты», несмотря на их… э-э… несколько экзотические пристрастия, замечательные воины, способные прикрыть в самый тяжелый момент. Наведаемся к Даманхуру, сообщим, что отправляемся к аррантам?
— Нет, — отрезал Лаур-младший. — По причине полнейшего отсутствия времени на дурацкие светские условности. Драйбен, налейте в маленькие бурдюки воды, денек предстоит жаркий. И готов поспорить, запоминающийся.
Большой старый гриф, видевший на своем веку всякое — и войны между двуногими, и шакалов-оборотней, пытавшихся отобрать у него законный кусок падали, переживший попадание лучной стрелы в крыло и зубы гиены, вонзившиеся в шею во время дележа добычи, нынешним днем пребывал в недоумении. Ничего более грандиозного птица доселе не видывала. Внизу, под широкими темно-коричневыми крыльями грифа, парившего над пустыней, поднимались столбы пыли и песчаные вихри, двигались по барханам и камням тысячи лошадей, слух различал человеческие крики, из которых можно было уяснить, что двуногие откровенно недовольны друг другом и вскоре приступят к любимому развлечению — убийству ближнего своего. Гриф предпочел бы как можно быстрее увидеть окончание разворачивающегося далеко внизу спектакля, сценой которому служили сыпучие пески Альбакана, а кулисами — багрово-рыжие скалы, к которым, по мнению птицы, приближаться не стоило. Все бессловесные обитатели пустыни — хищные твари, покрытые шерстью, редкие птицы и даже безмозглые ящерицы — сторонились их, отлично зная, что горы скрывают в себе нечто недоброе, опасное для жизни.
Гриф ждал заката — тогда можно спуститься вниз и без лишней опаски попировать. Еды хватит всем.
А пока равнодушные желтые глаза птицы рассматривали передвигающиеся по желтоватому песчаному покрову темные пятна. Со стороны восхода к невысоким горам направлялись два или три десятка сбитых в плотный строй отрядов, большая часть из которых разделилась надвое, — эти конники поотстали, пропуская вперед маленькое войско, с упрямой целеустремленностью двигавшееся к всхолмьям.
Люди, стоявшие возле Аласора, наоборот, не трогались с места. Расплывчатый квадрат пеших бурлил яркими красками одежд и бликами доспехов, по сторонам от него поднимали копытами песчаные фонтанчики лошади, — они вызвали у грифа нешуточный интерес. Ему не слишком нравилось мясо двуногих: слишком быстро уничтожается тлением, в то время как конская плоть высохшая под солнцем, остается съедобной еще много дней.
Ему не слишком нравилось мясо двуногих: слишком быстро уничтожается тлением, в то время как конская плоть высохшая под солнцем, остается съедобной еще много дней. Кроме того, когда человек погибает, пищу приходится выковыривать из-под шкур, которые люди надевают на себя. Если такая шкура сделана из ткани — это еще полбеды, ее можно разорвать клювом или когтями, но когда двуногий цепляет на себя железо… Долби не долби, а клюв можно сломать запросто.
Гриф развернулся и, поймав ток восходящего теплого воздуха, поднялся еще выше, а затем, увидев на краю красноватых скал интересующее его место, начал осторожно планировать к гнезду. До вечера охота отменялась.
— …Драйбен, гляньте, как символично. Кажется, стервятник вылетел на разведку, осмотреть местность и выбрать себе более подходящий стол. Полагаю, ему больше понравятся арранты или, на худой конец, саккаремцы. Мергейты слишком уж воняют.
— Не глупите. Грифы питаются падалью, и, скорее всего, на запах им наплевать. С точки зрения этой лысоголовой пташки мы все равны. Будем лежать и перевариваться в одном брюхе.
— Вы неисправимый оптимист, эрл. Я предпочитаю смотреть на мир с меньшим присутствием духа. Вы будете ранены в живот и поползете по песку, волоча за собой кишки, а скончаетесь дня через три на руках у лекаря, не умеющего ничего, кроме кровопусканий и зубодерства, а я… Мне, видимо, отрубят руку или ногу, затем, полуживого, оттащат в мергейтский лагерь и в лучшем случае посадят на кол. Нравится?