«А я уже успела позабыть о тебе, дитя моря! Прости меня, глупую», — виновато подумала я и извиняющимся жестом приложила раковину к уху. Морское сокровище, наученное Лорейной, сначала молчало, а потом тихонько запело нежным проникновенным голосом.
Скажи мне, рок, зачем когда-то,
Сплетая жизней наших нить,
Ты подарил душе крылатой
Само умение любить?
Смешал в безудержном экстазе
Добро и зло, тоску и гнев
И научил, как в высшей фазе
Сорваться, сердцем отболев…
Как можно мир за миг единый
Отдать, продать или украсть,
Финал пресечь неотвратимый
И даже смерть принять за страсть,
В обман поверить и в уловку,
Жизнь перекрасить в цвет любой
И в западню — смешно, неловко,
Ступить с отчаянья ногой…
За что обрек нас на мученья?
Мы и теперь готовы кровь
Пролить за сладкие мгновенья,
Стремясь познать ее, любовь!
Мы шепчем каждый день молитвы,
Возносим из пучин греха,
Но после них в любовь, как в битвы,
Спешим под знаменем стиха!
А потому мы раз от разу
Смиренно просим: «Дай вкусить
Нам это зло, чуму, заразу,
Твой дар — умение любить!»
«Странно! — взволнованно размышляла я.
— Неужели волшебная раковина сумела уловить мои сомнения? Пропетые ею строки как нельзя точнее иллюстрируют судьбу несчастных песчаниц: их бытовые потери, утрату любви, их тупой фанатизм… Чего они лишились? Что удерживает их в обители? А сама раковина… Ведь Альсигир говорил о том, как однажды она заплачет, и тогда… Тогда…» — И тут я резко вскочила, ибо снизошедшее на меня озарение было подобно удару молнии, разбившему монолит моего отчаяния. Я внезапно поняла все!..
— Ребекка, Беонир, просыпайтесь немедленно! — ликующе вопила я, кругами бегая вокруг фонтана от избытка переполняющих меня чувств. — Я придумала!
— Ну и что такого замечательного ты опять придумала? — кисло поинтересовалась воительница, выходя из дверей корпуса и кулаками растирая не желающие раскрываться глаза. — Не могла до утра подождать? Лучшее, чем можно сейчас заняться, это хорошенько выспа-а-а… — Конец фразы потонул в громком зевке.
— Придумала, как спасти дочерей песка! — захлебывающейся скороговоркой выпалила я, ожидая ее восторженной реакции.
— Чего? — У лайил даже рот от возмущения перекосился. — Зачем? Думаешь, они заслуживают твоего сострадания?
— Великодушие состоит не в том, чтобы дать другому человеку нечто такое, в чем он нуждается больше меня, а в том, чтобы дать ему то, без чего я сама не могу обойтись! — улыбнулась я.
— Без чего это? — непонимающе изогнула бровь моя окончательно проснувшаяся подруга.
— Без любви! — скромно пояснила я.
— А-а-а! — глубокомысленно протянула Ребекка и задумалась. На ее красивом лице отразилась застарелая, дремучая сердечная тоска.
— Йона, подумай, а стоит ли? — нудно завел Беонир, следом за воительницей выползший из недр здания, служившего нам временным пристанищем.
Но я, не дослушав его вразумляющие сентенции, выхватила из ножен Лед и со всего маху врезала клинком по статуе, возвышающейся в центре фонтана. На песок посыпались разнокалиберные обломки мрамора… Ребекка и Беонир протестующе запричитали, но меня было уже не остановить.
— Зря ты так поступила! — осуждающе произнесла лайил. — Богиня коварна и злопамятна, она отомстит за надругательство.
— Значимость человека определяется не тем, чего он достиг, а скорее тем, чего он дерзает достигнуть! — отмахнулась от нее я, водружая на опустевший постамент свою певучую раковину.
— Плачь! — громко приказала я и, склонившись, прошептала раковине строки, некогда продекламированные мне чародеем Альсигиром и навечно врезавшиеся в мою память.
— Йона, ты, наверное, сошла с ума! — мрачно изрекла Ребекка, внимательно наблюдающая за невообразимым действом. — Раковины не плачут…
— Разве? — усмехнулась я, ибо увидела, как в глубине перламутрового завитка вдруг заплескалась невесть откуда появившаяся голубая влага. Вода все прибывала, превратившись сначала в тонкий ручеек, свободно перелившийся через край ракушки, а затем — в широкий поток, постепенно заполняющий все пространство фонтана, огражденного каменным бортиком, размывая скопившийся в нем песок.
— Ну и к чему все это? — с непониманием осведомилась воительница, отшагивая назад, ибо вода уже подступала к самым ее ногам, грозя замочить щегольские, подаренные эльфами сапоги. — Ну уподобилась ты Неназываемым, создавшим сушу и реки с морями… А дальше-то что?
Я не удостоила подругу ответом, просто лукаво ей подмигнула и, развернувшись на каблуках, целеустремленно зашагала к детскому корпусу… Брюзжа, словно пара дряхлых стариков, друзья направились за мной.
— Йона, ты, наверное, сошла с ума! — мрачно изрекла Ребекка, внимательно наблюдающая за невообразимым действом. — Раковины не плачут…
— Разве? — усмехнулась я, ибо увидела, как в глубине перламутрового завитка вдруг заплескалась невесть откуда появившаяся голубая влага. Вода все прибывала, превратившись сначала в тонкий ручеек, свободно перелившийся через край ракушки, а затем — в широкий поток, постепенно заполняющий все пространство фонтана, огражденного каменным бортиком, размывая скопившийся в нем песок.
— Ну и к чему все это? — с непониманием осведомилась воительница, отшагивая назад, ибо вода уже подступала к самым ее ногам, грозя замочить щегольские, подаренные эльфами сапоги. — Ну уподобилась ты Неназываемым, создавшим сушу и реки с морями… А дальше-то что?