Он был не прочь и дальше думать о Йелсон, но ему нужно было поразмыслить и над кое-чем другим.
Он был не прочь и дальше думать о Йелсон, но ему нужно было поразмыслить и над кое-чем другим.
Сегодня он мутирует.
Это было все, что он мог сделать, хотя, видимо, надобности в этом уже не имелось. Крейклин, скорее всего, мертв, а если нет, то вряд ли им суждено опять встретиться. Но Хорза подготовился к трансформации, его тело ожидало этого, и ничего лучшего он придумать не мог.
Он сказал себе, что положение далеко не безнадежное. Особых травм он не получил, течение вроде бы прибивает его к острову, где, может быть, все еще находится шаттл, и если он успеет, то всегда остается Эванот и эта игра в Ущерб. В любом случае Культура, возможно, уже ищет его, так что не стоит слишком долго сохранять свою внешность неизменной. Какого черта, подумал он, нужно мутировать. Он уснет Хорзой, таким, каким его знали другие, а проснется копией капитана «Турбулентности чистого воздуха».
В меру своих возможностей Хорза подготовил собственное тело, ноющее, покрытое синяками, к перемене: расслабил мышцы, настроил железы и группы клеток, отправил по особым нервным волокнам (имевшимся только у мутаторов) сигналы из мозга в туловище и лицо.
Он посмотрел на тускловатое красное солнце, низко стоявшее над океаном.
Теперь он может уснуть — уснуть и превратиться в Крейклина, принять чужое обличье, чужую внешность в дополнение ко многим другим, которые он уже принимал за свою жизнь…
Может быть, в этом совсем не было смысла, может быть, он принимал новое обличье только для того, чтобы умереть в нем. Но, подумал он, что мне терять?
Хорза наблюдал за темнеющим красным глазом опускающегося солнца, пока не погрузился в сон мутации, и в этом трансе, при закрытых глазах, из-под меняющих свою форму век он, казалось, все еще видел умирающее сияние…
Глаза зверя. Глаза хищника. Эти глаза — как клетка, из которой он смотрит наружу. Никогда не спит, он — сразу трое. Собственность: ружье, корабль и вольный отряд. Может, не слишком много, но в один прекрасный день… если повезет хоть каплю, хоть чуть-чуть, ведь каждому может сопутствовать хоть немного удачи… он им покажет. Он знал свои возможности, он знал, что может противопоставить противнику и что можно противопоставить ему самому. Остальные были всего лишь подобиями, они принадлежали ему, потому что ему подчинялись; ведь корабль-то в конечном счете был его кораблем. Особенно женщины — всего лишь пешки в игре. Они могли приходить и уходить — ему было наплевать. Нужно было лишь делить с ними опасность: тогда они считали, что ты замечательный. Они не понимали, что ему-то никакие опасности не грозят, у него в жизни еще оставалось немало дел, и он знал, что не умрет в бою — глупой, жалкой смертью. Когда ему все-таки придется умереть, его имя будет на устах у всей галактики, которая будет либо скорбеть о нем, либо проклинать его. Он еще не выбрал, скорбь или проклятия… может, это будет зависеть от того, как с ним обойдется эта самая галактика. Ему нужна лишь малая толика везения, выпадавшая многим другим, вожакам вольных отрядов — более крупных, успешных, известных, которых больше уважают и больше боятся. Им наверняка улыбалась удача… Пусть они сегодня кажутся более значительными, чем он, но настанет день, и они посмотрят на него с завистью — как и все остальные. Все будут знать его имя — Крейклин!
Хорза проснулся с рассветом. Он все еще лежал на омываемом волнами корпусе шаттла, будто покойник в морге, и пребывал в полудреме. Воздух был холоднее, чем прежде, свет — слабее и более голубого оттенка, но, кроме этого, ничто не изменилось. Хорза стал снова погружаться в сон, уходя от боли, от утраченных надежд.
Не изменилось ничего… только он сам…
Ему пришлось добираться до острова вплавь.
Тем же утром он проснулся во второй раз, чувствуя себя по-другому — ему стало лучше, он отдохнул.
Тем же утром он проснулся во второй раз, чувствуя себя по-другому — ему стало лучше, он отдохнул. Солнце поднималось все выше из дымки над его головой.
Остров был теперь ближе, но шаттл несло мимо него. Окружавшие остров рифы и песчаные банки находились от Хорзы километрах в двух. Хорза выругал себя — нечего было так долго спать, — выбрался из скафандра (проку от него теперь не было — только выбросить прочь) и оставил его на корпусе шаттла, находившемся почти вровень с морем. Хорза был голоден, в животе у него урчало, но он чувствовал, что вполне может пуститься вплавь. По его прикидке, проплыть предстояло километра три. Он нырнул и принялся сильно грести. Правая нога болела там, куда попал лазер Ламма, а тело местами все еще ныло, но Хорза чувствовал, что задача ему по плечу. Он знал, что она по плечу.
Проплыв несколько минут, он оглянулся. Скафандр был виден, шаттл — нет. Пустой скафандр напоминал сброшенный кокон какого-то испытавшего метаморфоз животного; раскрытый и полый, он едва возвышался над поверхностью океана. Хорза повернулся и поплыл дальше.
Остров приближался, хотя и очень медленно. Вода поначалу была теплой; но теперь, казалось, похолодела, и болячки на теле давали знать о себе. Он выключил их, перестал ощущать, но тем не менее сознавал, что скорость его падает; пожалуй, он стартовал слишком резво. Он остановился, гребя на месте, потом, глотнув теплой пресной воды, пустился дальше в направлении сероватой башни островка, видневшегося вдалеке. Теперь он греб более неторопливо и размеренно.