После каждого движения тело его пронзала мучительная боль. Он рассчитывал, что с каждым подтягиванием боль будет уменьшаться, но этого не происходило; ему казалось, что в те — слишком долгие — секунды, когда он волочил свое переломанное, кровоточащее тело по усыпанному осколками пандусу, вдоль его кромки, все сосуды в организме наполнялись кислотой. Он тряс головой и бормотал что-то себе под нос. Он чувствовал, как кровь вытекает сквозь трещины в теле, которые слегка залечились, пока он лежал без движения, а теперь снова разошлись. Он чувствовал, как слезы сочатся из единственного глаза, ощущал медленный ток целительной жидкости в том месте, где находился второй глаз, теперь вырванный.
Перед ним сквозь яркий туман светилась дверь; через нее шел слабый воздушный поток, образуя в дыму вихри. Ноги тащились следом за телом, а грудь скафандра пропахала небольшую борозду в обломках на поверхности пандуса. Вновь и вновь он хватался за кромку пандуса, подтягивая себя.
Он старался не кричать — не потому, что боялся быть услышанным, ведь здесь никого не было; всю его жизнь, с того момента, когда он впервые самостоятельно встал на ноги, его учили страдать молча. Он пытался; он помнил, как гнездовой кверл и родительница-мать учили его не кричать и как ему было стыдно ослушаться их, но иногда у него не получалось. Иногда боль выдавливала из него крик.
На потолке станции горели не все световые панели — часть их была разбита случайными выстрелами. Он видел дыры и царапины в сверкающем корпусе поезда и не мог себе представить, насколько этот поезд поврежден, но остановиться уже не мог. Он должен был продолжать.
Он слышал поезд. Он прислушивался к нему, как охотник — к дикому зверю. Поезд был живым: покалеченным — судя по звуку некоторых двигателей, они были повреждены, — но живым. Умирал не поезд, а он, но он был исполнен решимости сделать все, чтобы поймать этого зверя.
— Что скажешь? — спросил Хорза Вабслина.
Он нашел инженера под одним из вагонов поезда — тот висел вверх ногами, проверяя ходовую часть. Хорза попросил Вабслина взглянуть на маленький прибор в грудной части его скафандра, где и находился масс-детектор.
— Не знаю, — сказал Вабслин, покачав головой. Щиток его шлема был опущен, и Вабслин с помощью экрана увеличивал изображение детектора. — Он слишком мал. Чтобы его толком обследовать, необходимо взять его на «ТЧВ». У меня с собой нет всех нужных инструментов. Никаких явных повреждений не видно. Может быть, на него воздействуют реакторы.
— Черт! Значит, придется искать, — сказал Хорза. Вабслин закрыл маленькое смотровое окошко на груди его скафандра, откинулся назад и поднял щиток шлема.
— Проблема только в том, — мрачно произнес он, — что если дело в помехах от реактора, то отправляться на поиски Разума в поезде не имеет смысла. Нам нужно воспользоваться транзитной трубой.
— Сначала мы обыщем станцию, — сказал Хорза и встал.
Через окно на другой стороне платформы он видел Йелсон — та стояла, наблюдая за Бальведой, которая ходила взад-вперед по туннелю. Авигер по-прежнему сидел на паллете. Ксоксарле стоял, привязанный к опоре въездного пандуса.
— А что, если я поднимусь в кабину машиниста? — спросил Вабслин.
Хорза посмотрел в широкое, открытое лицо инженера.
— Давай, почему нет? Только не пытайся пока сдвинуть его с места.
— Хорошо, — сказал Вабслин со счастливым видом.
— Мутатор, — сказал Ксоксарле Хорзе, спускавшемуся по пандусу.
— Мутатор, — сказал Ксоксарле Хорзе, спускавшемуся по пандусу.
— Что?
— Провода. Они слишком туго затянуты. Врезаются в меня.
Хорза внимательно осмотрел провода, которыми были обвязаны руки идиранина.
— Вот беда, — сказал он.
— Они врезаются мне в плечи, в ноги и запястья. Если это будет продолжаться, они перетрут мои кровеносные сосуды. Не хотелось бы умирать такой некрасивой смертью. Лучше выстрели мне в голову: это медленное перерезание недостойно воина. Я говорю это тебе только потому, что начинаю верить твоим словам — ты, кажется, в самом деле собираешься доставить меня на флот.
Хорза зашел за спину Ксоксарле, чтобы посмотреть, как провода впиваются в запястья идиранина. Тот говорил правду: провода вошли в него, как забор — в кору дерева. Мутатор нахмурился.
— Я такого никогда не видел, — сказал он неподвижному затылку идиранина. — Ты что это задумал? На самом деле твоя кожа гораздо прочнее.
— Ничего я не задумал, гуманоид, — устало сказал Ксоксарле и тяжело вздохнул. — Тело мое искалечено и пытается восстановиться. Стараясь восстановить поврежденные органы, оно по необходимости становится более податливым, менее жестким. Но если ты мне не веришь, забудь об этом. Только помни, что я тебя предупреждал.
— Я подумаю об этом, — сказал Хорза. — Если станет совсем худо — крикни мне.
Он отступил от опоры, сойдя на пол, и направился к остальным.
— Мне придется подумать об этом, — тихо сказал Ксоксарле. — Воины никогда не «кричат» оттого, что им больно.
— Ну что, — спросила Йелсон у мутатора, — Вабслин там счастлив?
— Ему не терпится сесть на место машиниста, — сказал ей Хорза. — Что делает автономник?
— Обследует другой поезд.