— Вы ужасающе критичны, Андрей, — хмыкнул Ланкастер. — А еще политик! То же самое вы рассказываете своим избирателям?
— Если бы у меня был выбор, — злобно отозвался Огоновский, но тут же, сделав глубокий вдох, смолк.
Каннахан, осторожно усевшись в свободное кресло, уже без особого удивления ощутил мягкое шевеление под задницей. Ласковый материал, похожий на тончайшую замшу, приняв его тело, трансформировался так, что ему стало на удивление удобно. Он попробовал пошевелиться, но теперь кресло уже оставалось все тем же — предельно комфортным и даже нежным. Тогда Уэнни решительно откинулся на высокую спинку. Опять знакомое шевеление, и спинка подстроилась под него. Тут же в затылок ткнулся подголовник, а через плечи ударили широкие ремни, замкнувшиеся где-то меж раздвинутых ног..
— Бортинженер к катапультированию готов, — нежно пропел над его головой женский голос на незнакомом ему языке.
— Что?! — пропищал, не узнавая свой голос, Каннахан Уэнни.
— Ах, черт, катер-то новье, только с обкатки, на экипаж не настроен! — и Ланкастер, развернувшись вместе со своим креслом, резко ударил ладонью по какому-то блоку на пульте управления. — Простите, дружище, это не издевательство, а несовершенство техники…
— Что она сказала? — изумленно спросил Каннахан. — Мне почему-то не перевело… или я не понял…
— Бортинженер к катапультированию готов, — повторил, давясь смехом, Огоновский. — Вы сели на место бортинженера при полном экипаже. Нажмите кнопку у себя под яйцами, и ремень отойдет.
— Ну и техника… — вздохнул Каннахан, освобождаясь от ремней. — И у вас все так — автоматически?
— А что будет делать раненый? — с неожиданной жесткостью в голосе спросил Ланкастер.
— Ну… — замялся Каннахан. — Раненого принесут товарищи. Или…
— Или? — теперь Ланкастер скривился в ехидной, с прищуром, улыбке. — Возможно. Товарищи, его, конечно, принесут, потому что у нас в плен сдаваться бессмысленно. Но у вас стоимость самолета не намного ниже стоимости экипажа, а у нас — подготовка, жалованье и пенсия семье одного отдельно взятого унтер-офицера — бортинженера ВКС, — все наоборот.
Стоимость машины составляет полпроцента от этой суммы… То есть жизнь этого унтера дороже, чем двести таких машин. Жизнь лейтенанта-командира — приблизительно две тысячи. Я не желаю давить на вас, коллеги, — я полагаю, что имею право называть вас именно так, но вы должны знать, что громадный линкор упрощенных серий мы собираем за менее чем за пятьсот часов. Катер, подобный этому — минуты за три. Поэтому раненого унтера обработает автоматический доктор и выбросит, в случае необходимости — тоже автомат. Если, конечно, унтер не примет решение идти в атаку…
— Послушайте, господин генерал… — Каннахан Уэнни снова облизал губы и подался вперед, — Могу я задать вам вопрос?
— Я попросил бы вас не церемониться, коллега.
— Раз вы назвали меня коллегой!.. Вы — пехотинец? Или вы изволили соврать?
Огоновский тихонько усмехнулся.
— Что вы ответите, Виктор? — спросил он.
Ланкастер с задумчивостью поскреб подбородок, поросший густой седой щетиной.
— Как вы думаете, сколько мне лет, милорд Каннахан Уэнни? — спросил он после некоторого размышления.
Каннахан выслушал перевод и приподнялся в кресле:
— Я не являюсь «крупным землевладельцем». Возможно, ваш автомат перевода ошибся в терминологии?
— О, извините, в данном случае мы имеем дело с несовершенством словарного запаса автомата. Я использовал форму обращения «милорд» в уважительном смысле. Но все же, дайте себе труд ответить на мой вопрос!
— Тридцать пять… нет, тридцать восемь, может быть. Вы рано поседели из-за наследственности.
— Дорогой коллега, когда началась война, а это было уже давно, мне было уже не так чтобы мало. Намного больше, чем вам, к примеру. С тех пор, как вы знаете, прошли годы. Но говорю я это вовсе не для того, чтобы продемонстрировать свое старшинство, а для того, что бы вы поняли: рядом со мной вам не следует бояться природных условий, как вы вещали сегодня в своем сбивчивом докладе, и уж тем более каких-либо ситуаций с правительством. Все это мы берем на себя.
— Но все-таки вы не ответили, — пораженный тем, что услышал, Каннахан все же не собирался отступать. — Вы сказали, что вы — пехотинец. Могу я услышать оправдание этой лжи?
Огоновский выпрямился в кресле, но Ланкастер осторожно приподнял затянутый в черную перчатку палец:
— Но это не ложь, дорогой генерал. В широком смысле я действительно пехотинец. Я — гренадер Десанта, тяжелая пехота… Да, я каратель, да, мне приходилось убивать людей, мне даже пришлось находиться перед судом, но если вы казните меня своим недоверием, то, поверьте, я стану искать способы оправдания…
— Не валяли б вы дурака, — мрачно комментировал Огоновский. — Посмотрите на него: вам не кажется, что вы произвели на наших друзей излишне сильное впечатление?
Уэнни стоял, вытянувшись по швам, глаза его буравили пол. Изумляясь, Виктор разглядел тонкую струйку пота, появившуюся у Каннахана на виске.
— Андрей! — палец Ланкастера скользнул по выдвинутому в ожидании хозяина тумблеру транслинга, но проскочил мимо: — За что вы столь язвительны со мной? Подскажите лучше, что теперь делать?