— Да. Но после того как сможешь определиться в отношении меня. Это ограничение, которое я в него вложил.
Мне с огромным трудом удается удержать себя от того, чтобы не вздрогнуть. И не высказаться по поводу его методов моей обработки. Потому что все, что я вижу и ощущаю, все, на что откликается моя душа, продолжают говорить лишь об одном: он отдал мне себя всего. С возможностью распоряжаться его жизнью и смертью, с возможностью карать и миловать, с возможностью принять его или не пустить в свою судьбу. И все, что он просит взамен, быть осторожной. Сберегая себя. Но не для него — для самой себя.
Но это не было последним испытанием, которое выпало мне на сегодня. Потому что следующую фразу он произносит с тем же выражением на лице, с которым он мог бы рассуждать о том, насколько теплой выдалась нынешняя осень — отстраненно.
— И запомни имя — Агирас. Это единственный Даймон, который может прийти к тебе, сославшись на меня.
С каким трудом мне удается кивнуть, не поддавшись панике, что охватывает меня, вряд ли будет дано кому-нибудь узнать.
И, возможно, именно осознание той опасности, что грозит нам обоим, заставляет меня сделать то, что хоть и кажется неожиданным, но настолько естественно, что поступить иначе я не могу.
— Я обещаю, что не буду тебя мучить. — И моя рука, не та, что уже находится во власти его нежности, а другая, сама, повинуясь воле чувств, что вопреки всем доводам тянут меня к нему, касается его щеки.
— Я сделаю свой выбор, если ты мне поможешь. — Мои губы становятся непослушными и отказываются не только говорить, но и выпускать на волю ставшее прерывистым дыхание. Замирая в жажде ощутить вкус его губ, притягивающих к себе искристым контуром.
— Наташа…
— Ничего не говори. — И я сама, обвив его шею руками, заставляю склониться ко мне. — Не надо.
И еще замечаю, как обжигающее желание и смятение борются в его глазах друг с другом, как его ладони робко, словно боясь опалить, ложатся на мою спину и притягивают меня к его сильному, крепкому телу, и начинаю проваливаться в бездну, когда он, все-таки проиграв в битве с предостерегающим его разумом, касается меня сначала очень осторожным, но с каждым мгновением становящимся все более страстным, поцелуем.
Не знаю, сколько продолжается это безумие, но мы останавливаемся одновременно. Я, потому что легкие начинают разрываться от нехватки воздуха, он — вслушиваясь в то, что доступно лишь ему одному.
— Мне нужно уходить.
Его взгляд… Полон восторга, тревоги и боли. И все это отражается на его лице неукротимой решимостью, которая для меня значит больше, чем все клятвы и уверения в бесконечной любви.
— Береги себя для меня. — Я произношу эти слова, понимая, что теперь и для меня они значат не меньше, чем для него. И только благодаря тому, что ловлю взглядом каждое его движение, каждый жест, каждую эмоцию, что скользит по его черной коже, замечаю, как легкий вздох облегчения сменяется стремительно опадающими ресницами, пряча от меня выступившую в его глазах влагу.
— Береги себя для меня. — Как эхо повторяет он за мной и исчезает в пелене перехода, который совершенно не похож на те, с которыми я раньше имела дело.
А я откидываюсь на подушки и пытаюсь успокоить взбудораженное поцелуем и прощанием дыхание. В надежде, что успею сделать это до того, как желающие меня побеспокоить прервут мое краткое одиночество.
Стук в дверь раздается тогда, когда я уже вполне готова изобразить из себя барышню, только что восставшую ото сна.
Я несколько медлю с ответом, и лишь когда он повторяется, отвечаю чуть хриплым голосом:
— Войдите.
Будем считать, что и в это утро удача меня не оставила. В комнату, повинуясь моему разрешению, входят братья.
Причем оба, на мой внимательный взгляд, выглядят несколько помятыми.
— Моя комната больше похожа на проходной двор, чем на место отдохновения.
В первое мгновение они растерянно переглядываются, но не зря же отец считает их весьма сообразительными. Один, быстро, но цепко осматривает комнату, не исключая пристального внимания к моей особе. Второй, спускает сканирующее заклинание, которое, к мой большой радости, результата не дает.
— Что ему надо было?
Ролан, как несколько минут тому назад Закираль, присаживается на край кровати. И я, так же приподнявшись на подушки, протягиваю ему свиток, что запечатан, похоже, в первую очередь от меня.
— Он просил передать это эльфу, но хотел, чтобы я прежде ознакомила с ним вас.
— А тебя, значит, он в этот список не включил? — Похоже, эта мысль настолько поразила старшенького, что он даже оглянулся на Радмира, что не торопился присоединиться к нам и так и остался стоять в центре комнаты о чем-то глубоко задумавшись.
— Сказал, что если ты сочтешь нужным, скажешь сам. — Приходится признаться мне.
— Похоже, у него от нее уже есть тайны… — Его насмешка хоть и выглядит добродушной, но мне неприятна.
И Ролан, заметив, как я морщусь, добавляет с другими интонациями. — Я думаю, он понимает, что делает.
И поднявшись, отходит к брату, задумчивость которого уже сменилась столь же глубокой заинтересованностью.
Свиток разворачивается в его руках и чем дальше взгляд брата скользит по написанному там, тем большее изумления проявляется на его лице. А кисточка на кончике хвоста начинает мелко вибрировать, выдавая объявшее его напряжение.