Он и я.
И я не собиралась позволить ему его потерять.
Кончиком пальца провела по четко очерченным губам, словно не замечая, как пустота в его глазах заполняется удивлением. Резким движением сбросила с его головы верхнюю часть набиру, и ладонью скользнула по волосам, запутываясь в жестких прямых прядях.
— Ты дома тоже ходишь в этом? — намекнув на то, что плотная ткань мешает мне и дальше исследовать то, что теперь уже принадлежит не только ему, но и мне.
Вот это выдержка: на лице не дернулся ни один мускул, да и глаза — бескрайняя бездна. Но хитрый замок, не сумев справиться с которым мне и пришлось просить помощи, расстегнут и он, передернув плечами, скидывает накидку себе под ноги.
— Сейчас еще возможно разорвать установившуюся между нами связь не причинив друг другу вреда. Но если…
Белоснежная ткань форменной одежды на черной коже. Серебро искр Хаоса, карий зрачок, очерченный изумрудным сиянием… Да кто же создал вас такими?! Кто соединил воедино возведенную в абсолют честь и наделил жаждой войны?! Кто спрятал чувства под маску бесстрастности и подарил легенду о Единственной, заставляющую совершать безрассудства?! Кто был столь жесток и настолько же щедр?!
Разве это важно сейчас? Когда лишь безграничная воля, похожая на неприступную скалу, заставляет его сдерживать свои чувства, откидывать за мощные щиты, за внешнюю холодность, чтобы не сделать ничего, о чем я могла бы сожалеть.
— Никаких если. И не стоит меня лишний раз пугать — я, все-таки, дочь Повелителя демонов. Но если… — насмешка, что касается моих губ, делает больше, чем все, чем я раньше пробовала вытащить его из возведенных им же баррикад.
И они рушатся горячим дыханием, что касается моей кожи, теплом сильных рук, что прижимают меня к его надежному телу, словами, что срываются с его губ, когда он дает мне возможность вздохнуть между полными страсти поцелуями.
И пусть в его глазах все еще чувствуется не сомнение — возможность в любое мгновение опустить щиты, если в моей душе хотя бы мелькнет тень опасений, хотя бы отзвук неуверенности в том, что происходит, отступить назад, принимая мою неготовность отдать ему себя всю до конца, но чем сильнее бьется мое сердце, отзываясь на его ласки, тем все менее осязаемым становится его контроль над собой, тем все сильнее его чувства затягивают меня в свой стремительный водоворот.
И больше нет ничего, что могло бы сдерживать стремление двух душ слиться в одну, больше нет ничего, что мешало бы телам чувствовать, ощущать трепет друг друга, стремиться стать ближе настолько, насколько это возможно, когда ты и так уже перестаешь отличать кому и что принадлежит.
И мои волосы, рассыпаясь, растворяются в черноте его кожи, а его руки, все требовательнее заявляя права на меня, провалами смотрятся на светлой моей. И это не безумие — это осознание того, что не может быть ничего крепче, чем его объятия. Что нет ничего надежнее, чем его взгляд, обещающий: мы справимся со всем, чтобы нам не подкинула судьба. Нет ничего мягче, чем его губы, которые согревают каждую мою клеточку, нет ничего сладостнее, чем тот миг, когда замирает сердце и останавливается время, признавая, что склоняется перед нашим мужеством быть друг с другом.
И когда я открываю глаза, ощущая на себе его взгляд, я не могу вспомнить, в какое из мгновений этой, кажущейся бесконечной ночи, меня сморил сон.
— Отдохни еще. — Он встает с кресла, что передвинул поближе к кровати и, не спуская с рук урчащего от удовольствия тарагора, присаживается рядом. Темной бездной выделяясь на фоне царящего в спальне полумрака. — Еще очень рано.
— Нашли общий язык? — Я, подтянув одеяло повыше, киваю головой на едва не закатывающего от удовольствия глазки-бусинки Ваську.
— Не совсем. Кормить я его не смогу, а вот гладить…
Похоже, из нас троих, находящихся в комнате, именно тарагор обладает умом и сообразительностью. Потому что, выдав еще один утробный звук, перелетает туда, где еще сохраняется тепло Закираля.
— А ты почему не спишь?
Его рука ложиться на мое обнаженное плечо и нежно, но весьма настойчиво опускает на подушку, на которую я опиралась локтем.
— Хотел подумать, не мешая своими мыслями твоему отдыху.
Улыбка трогает его губы, но в глазах, сквозь мерцающую мягкость проступает тревога. Да и щиты, что стеной отрезают меня от его чувств говорят мне о многом: он все еще не готов делиться со мной своим беспокойством.
— И что-нибудь весомое пришло в твою голову? — Я добавляю своему голосу игривости, надеясь, что это поможет ему еще хоть ненадолго отстраниться от тех раздумий, что не давали ему сомкнуть глаз.
И оказываюсь права. Или… он просто оценил мою заботу о себе. Но словно опадает занавесь, и его взгляд расцвечивается совершенно иными красками: он теплый и ласковый.
— Только то, что я должен неустанно благодарить судьбу за то, что привела меня в тот парк у королевского дворца, в котором я тебя первый раз увидел.
— Ты думаешь — это была судьба?
И вся романтика исчезает из его взгляда.
— Ты что-то знаешь?
Но я качаю головой.
— Словно тень догадки мелькает по краешку моего сознания, да имя Карима так и просится на язык.