Фебруарий Мартович, потерявший последние крохи самообладания, заголосил, что ничего-ничего-ничего не знает о подпольном цехе, и приготовился мученически умереть. Но расправа была остановлена в один момент.
— Свидетель Дредд, на месте, раз-два! — приказал Муромский и пристукнул для убедительности ладонью по столу. — Меру наказания для преступников определит суд. Который наверняка примет во внимание добровольное стремление Фебруария Мартовича к сотрудничеству с органами дознания. Так?
Гендерный торопливо закивал, показывая, что добровольное стремление к сотрудничеству с органами дознания — его пожизненное кредо и священный гражданский долг.
— Вот и замечательно, — сказал Илья, поднимаясь. — В таком случае показывайте, где тут у вас оборудованы смрадные казематы для истязаний трудолюбивых африканских негров.
— И папуасов Соломоновых островов, — добавил черномазый танцор.
— И папуасов Соломоновых островов, — добавил черномазый танцор.
— Может, в подвале? — робко предположил Фебруарий Мартович.
— Ведите в подвал! — постановил Муромский. — Свидетель Дредд, за мной.
— Пожалуй, и я с вами прогуляюсь, — сказал Добрынин. — Наверняка у них там форменная антисанитария.
Ближайшая лестница в подвал была перегорожена решетчатой дверью, запертой на висячий замочек. Гендерный собрался было предложить Муромскому прийти завтра, когда можно будет пригласить завхоза с ключами, но тут приплясывающий Дредд густым басом сказал:
— Товарищ лейтенант, отвернитесь на минутку!
Когда хитро прищурившийся Илья выполнил странную просьбу, папуас вытащил из-под многоцветной дикарской хламиды двуствольный обрез.
Гендерный с поразившей его самого прытью скакнул к жандармскому уполномоченному, сочтя представителя власти лучшим спасителем от убийства.
Дредд, однако, стрелять не стал. Ни в Фебруария Мартовича, ни даже в замок. Он сунул стволы обреза под кольца, на которых висел замочек, и нажал. Протяжно заскрипел металл, кольца расползлись, будто пластилиновые. Решетка растворилась.
— Я первый пойду, — сказал санитарный инспектор. — А то вы мне всю фауну распугаете.
Фауны в подвале не обнаружилось. Это было сухое, очень просторное помещение с развитой системой вентиляции и множеством примыкающих комнат. В одних громоздились стопки матрасов и многоярусные кровати, в других столы и стулья общепитовского вида. Третьи были оборудованы под лекционные аудитории.
— Знатное бомбоубежище. Только, думаю, хрен мы тут незаконные мастерские найдем, — сказал зябко поежившийся Добрынин. — Станкам ведь электричество промышленного напряжения нужно. А в убежища подобного типа по правилам безопасности максимум двадцать четыре вольта подводится. Только-только лампочки затеплить.
Словно опровергая его слова, откуда-то слева загудело, зажужжало — самым что ни есть промышленным манером.
Муромский выразительным жестом призвал спутников к молчанию и решительно двинулся на звук. Дредд, извиваясь кормой, следом. Оба остановились у подозрительной двери. Позиции заняли так, будто не выручать из рабства невольников собирались, а штурмовать бандитский притон.
Но дверь распахнулась сама. Посреди комнаты ошарашенные сыщики увидели кошмарное сооружение, состоящее из частей мебели, узлов машин, обрезков бронированного кабеля, шлангов, светильников, пучков растительности и дьявол знает чего еще. Издавая тот самый вой работающего на высоких оборотах станка, плюясь дымом, рассыпая искры всех цветов, сооружение двигалось прямиком на них.
Каким образом оно перемещалось, было совершенно необъяснимо.
Да и желающих выяснить этот вопрос ценой собственного здоровья не обнаружилось. Явив потрясающее единение, компания бросилась прочь. Двое из четверых очевидцев страшного явления слышали несущийся вдогонку серебряный девичий смех и шутливую угрозу: «Кыш, бездельники, вот я вас крапивой!» — но никому в том не сознались.
Когда они вбежали в засыпанные крысиным ядом апартаменты Фебруария Мартовича, грянул телефонный звонок. Третий раз за этот ужасный для Гендерного и, кажется, нескончаемый вечер.
Впрочем, что бы ни намеревался сообщить абонент (скорей всего, опять идиот вохровец), он опоздал.
На паркет превратившегося в театр фантасмагорий кабинета Фебруария Мартовича ступил статный красавец в серо-стальном костюме, ослепительных штиблетах, черной, точно у босса каморры, рубашке и при галстуке кофейного цвета.
На паркет превратившегося в театр фантасмагорий кабинета Фебруария Мартовича ступил статный красавец в серо-стальном костюме, ослепительных штиблетах, черной, точно у босса каморры, рубашке и при галстуке кофейного цвета. На носу он имел небольшие затемненные очки, а на лице в высшей степени официальное выражение. Лишь один элемент несколько нарушал образ государственного чиновника при исполнении — непослушный пшеничный вихор, победивший даже клеящие свойства геля экстремальной фиксации.
— Алеша! — почти плача простонал Фебруарий Мартович, узнавший в стальном красавце вчерашнего подчиненного. — Спаси меня, Алеша!
Леха остановил его властным движением руки:
— Попрошу без амикошонства, гражданин Гендерный. Мы не в пивной. — Он зорким взглядом поверх очков окинул помещение, отметил довольные физиономии друзей и строго объявил: — Госналогслужба, таможенное отделение. Пристав Попов Алексей Леонтьевич. Присутствующим рекомендую также немедленно представиться.