— Таким строгим я тебя еще больше обожаю, — с придыханием сообщила Иветта Козьмодеевна, устремив на Эдипянца влюбленный взгляд. — Настоящий мачо! Горный беркут! Заклюй, заклюй свою козочку, озорник!..
— Нет, это уже переходит все пределы, — заорал взъерошивший перышки «беркут» и «мачо», от волнения совершенно утратив горный акцент. — Какую свою козочку, тетка? Где здесь козочка?!
Думается, если б в этот момент Вован не выволок друга из кабинета, инвектива о супоросном парнокопытном возникла бы вновь. Но уже произнесенная в полный голос.
— Слушай, блин, Вовка, мы зачем эту корову держим? — с возмущением говорил Эдипянц, нервно расхаживая по приемной.
— С бумагами и просителями возиться или водку жрать? А ты заметил, как она на меня пялилась? Она же готова была в штаны мне залезть, честное слово!
В крайне расстроенных чувствах он плюнул прямо на пол.
— И разотри, — посоветовал Пубертаткин.
— Чего?
— В таких случаях надо наплевать и растереть. Плюнуть ты уже успел.
— Юмор, да? Шутки? Обалдели все вообще! Один «взорви», другая «заклюй меня» — полный абзац.
— Стихи, кстати, четкие, — сказал спокойным тоном Пубертаткин.
— Чего?
— Стихи твои, говорю, про водку. Вещь! Ломовой креатив и правда жизни.
— Что, серьезно? — немного помедлив, спросил Эдипянц.
— Как бы да. Я даже выучу, наверно. Прикинь, на корпоративной попойке встаешь и начинаешь: «Водяра очень круто, а виски, нах, помои…» Или как там у тебя?
— Немного не так, — ответил польщенный Юран. Он едва сдерживал счастливую улыбку. — Я тебе потом на хорошей бумаге отпечатаю. С автографом поэта, хе!
— Ты бы еще про коньяк сочинил. Типа кто его пьет — успешный человек, а кто нет — конченый лузер.
— Обломись, Вован, про коньяк я не сумею, — грустно сказал Эдипянц. — Для этого настоящий большой талант нужен.
— Вроде как у великого армянского поэта Газона Засеяна?
— Точно, чувак!
Компаньоны с удовольствием заржали.
— Ну что с нашей козочкой делать будем? — спросил Пубертаткин, отсмеявшись. Стальные кольца, туго стянувшие его сердце после звонка закапризничавшей Гаубицы, чуть-чуть ослабли. — Заклевать ее ты отказываешься. В вытрезвитель сдавать тоже как бы не по-людски. Кстати, как она там?
Эдипянц осторожно приоткрыл дверь кабинета и заглянул в образовавшуюся щель. Картину, представшую его взору, сложно было назвать аппетитной. Иветта Козьмодеевна, привольно разметавшись на гостевом диване, спала. Из-под высоко завернувшейся юбки выставлялся краешек черного кружевного белья и два могучих ломтя зрелой дамской плоти, туго затянутых в сетчатые чулки с черными же подвязками. В кабинете круто разило перегаром.
— Ох! Меня сейчас прополощет, Вовка! — проблеял Эдипянц, отшатнувшись от двери. Лицо его посерело, губы дрожали.
Пубертаткин на всякий случай отскочил в сторону.
— Что такое? Умерла?
— Дрыхнет, — сказал Эдипянц, ошеломленно мотая головой. — Но в какой живописной позе, ара! Кто хоть однажды видел это, тот фиг забудет хоть когда. Сфоткать бы и с похмелья рассматривать вместо рвотного. Сто пудов вывернет. Никаких пальцев в пасть толкать не надо. Загляни сам, — с подначкой предложил он Вовану. — Вдруг возбудишься.
— Спасибо тебе, конечно, за заботу, дорогой… но в задницу такие развлечения!
— Так я именно о ней и говорю, — хихикнул Эдипянц. — Ты бы видел!..
— Ладно, повеселились — и будет, — отрезал Пубертаткин. — Иветта проспится, порядок тут наведет. А нам пора геноссе Гендерным заняться.
— А почему не той борзой троицей?
— Потому что они, заразы, бумажками прикрыты.
А нам пора геноссе Гендерным заняться.
— А почему не той борзой троицей?
— Потому что они, заразы, бумажками прикрыты. С наскока да без подготовки рискуем лбы разбить. Зато Фебруария нашего Мартовича за шкирку взять — милое дело. Пускай расскажет, что доложил жандармам, о чем умолчал. Ясно ведь, что не все каналы спалил. Иначе давно бы в допре мерз. А он гуляет. И мы гуляем.
— Так, может, все еще обойдется? — высказал заветную мечту Эдипянц.
— Как раз и выясним, — сказал Вовчик.
А впрочем, какой Вовчик? Мужчине под тридцать, у него высшее образование и солидная должность. Возможно, заведено на него в Сером Замке тяжелое уголовное дело, а мы все называем его этим детским именем? Не годится!
— Как раз и выясним, — повторил Владимир Пубертаткин значительно. — Давай, ара, вызывай тачку. У меня как бы батарейка в мобиле села.
Фебруария Мартовича менеджеры застали сидящим на чемоданах. В буквальном смысле слова. Чемоданы были хорошие, кожаные, с ремнями, позолоченными уголками и пряжками. Очень туго набитые. Самого Гендерного было не узнать. Кувшинное рыло его приобрело какой-то желтоватый, но притом вполне здоровый оттенок, а глазки сузились. Так случается, если близорукий человек снимет очки. Вьющиеся прежде светленькие волосики выпрямились и стали явственно брюнетистыми. Короче говоря, плохо знакомый с ним человек запросто мог спутать Фебруария Мартовича с каким-нибудь дальневосточным гражданином. Например, с нихонцем.
Двери в его квартире стояли нараспашку, и несколько крепких ребят в униформе «Картафановских грузоперевозок» вытаскивали наружу мебелишку.