В настоящий момент студиозусы выводили дрожащими голосами душещипательную историю:
У палаццо с колоннами,
Что напротив аптеки,
Жили люди бездомные —
Без жилья человеки.
Дочь при грязном подвальчике,
При отце-гемофиле.
Приходили к ним мальчики
И девчонку любили.
Но любили без совести
За копейки и бусы, —
Нет печальнее повести,
Самоеды — тунгусы…
А отец, как ни подопьет,
Вечно пьяный и злобный,
И на дочку в сердцах орет,
Разнесчастный бездомный:
— Ах, зачем ты, родная кровь,
На дырявом матраце
Продавала свою любовь
За копейки и цацки?
Ты позоришь меня, отца,
Перед графом в палаццо,
Отдаваяся без конца
При посредстве матраца!
Граф смеется в мое лицо
Из окна экипажа.
Ох, комиссия — быть отцом
Взрослой дочки продажной!
В этом месте напряжение достигло предела. Гитары зазвучали по-настоящему драматично, бубен затрепетал бронзовыми лепестками, как погибающий в огне мотылек. У девушки-певуньи подозрительно заблестели глаза. Да ведь и было от чего! Ситуация в песне приближалась к критической:
И схватил тут старик кинжал
И воскликнул: умри же!
И за девушкой побежал
По коллекторной жиже.
Он бежал, и в его глазах
Смерть застыла и мука.
Он не знал, что у ей внутрях
Эмбрион его внука…
Он был стар и догнать не мог
Подземельной мадонны,
Ее резвых и тонких ног,
Стройных будто колонны.
Так и бегали целый год.
Или месяцев девять,
Но пришел страшный день, и вот —
Ничего не поделать:
Подоспела пора рожать,
А отец снова пьяный,
Снова жуткий схватил кинжал
И занес над Татьяной.
(Ведь по паспорту Танечке
На позорной панели
Пристающие мальчики
Дали имя Шанели.)
Ах, не в силах она бежать,
Только стонет и плачет:
— Я должна в этот час рожать,
Не могу я иначе!
И отец дочь к груди прижал:
— Я приму твои роды! —
Но пока убирал кинжал,
Отошли у ней воды…
И не выжил младенчик, нет,
Хоть сынок, хоть дочурка —
Ведь девчонка в пятнадцать лет
Заразилася чумкой.
И от горя она в тот миг
Умерла в жутких муках.
И увидел тогда старик
Мертвых дочку и внука.
Глухо чиркнул тупой клинок
По морщинистой вые,
И кровавый бежал поток:
Шутка ль — гемофилия!
Поутру в тот подвал входил
Юный граф из палаццо.
Зарыдал он что было сил
Прямо в дырки матраца:
Это было его дитя!
Он дарил эти бусы!
Спел я песню вам не шутя,
Самоеды — тунгусы!..
Инструменты смолкли, смолкли и голоса. На стоянку упала пронзительная тишина. Казалось, что перед лицом столь страшной трагедии утих даже уличный шум. Слышались лишь женские всхлипывания из толпы зрителей да проклятия какого-то пожилого мужчины в адрес бессовестных богатеев.
Расчувствовавшиеся друзья щедро вознаградили самодеятельных артистов, а ушлый Попа даже выпросил у девчушки слова запавшей в сердце песни. Ну а заодно уж и телефончик.
Вскоре вернулся Илья. Он нес большущий букет роз и фирменный «самоедский» пакет. В пакете, украшенном изображением улыбающегося старого ненца, чума и оленьей упряжки, побулькивало, позвякивало, шуршало.
— Шампузо, это, конечно, штука вкусная. Но закусь… — с сомнением сказал Леха, успевший не только принять Илюхины покупки, но и сунуть в них нос. — Мы разве конфетками-то наедимся?
— Это не нам, — кратко ответил Муромский, садясь за руль. — Я у сестренки одной давненько не показывался. А повидать ее надобно.
— Во исполнение плана? — сообразил Попов. — А я-то голову ломаю, зачем нам «Гусарские»?
— На сдачу дали, — смутился Илья. — Вместо спичек.
— Так оно понятно, что на сдачу, — продолжал исследование Леха.
— Вместо спичек.
— Так оно понятно, что на сдачу, — продолжал исследование Леха. — Ишь холера какая, «с точечной насечкой»… Это, стало быть, с пупырышками?
— Сметливый ты парень! — похвалил друга Муромский, отбирая у него глянцевитую коробочку.
— О каком плане речь, мужики? — не на шутку заинтересовался Иван-королевич.
Друзья посуровели. Леха, грызя с досады палец, проклинал себя за длинный язык.
— Тебе лучше пока не знать, — проговорил в конце концов Муромский.
— Да мужики! Епэрэсэтэ!.. — бухнул в гулкую грудь кулачищем русско-папуасский принц. — Да я…
— Сказано, обожди! — отрезал Никита. — У нас подразделение элитное. Каждого добровольца брать не с руки. От тебя для почина бусики с черепушкой, а далее видно будет.
— А если, например, сыном полка? — не сдавался настырный принц. — Примете? Я страсть какой бедовый, на многое сгожусь.
— Иногда и невозможное возможно, — приободрил его Илья. — Усвоил, земляк?
Дредд молча кивнул.
— Вот и ладно. Показывай, где ближе ехать.
«Сестренка» Ильи носила имя Алены Евсеевны и чин старшего лейтенанта. В рабочее время найти ее можно было не где-нибудь, а в самом Сером Замке.
Смеем допустить, в Картафанове бывал не каждый из читателей. Посему, прежде чем продолжить рассказ о похождениях друзей, авторы считают необходимым хотя бы легкими штрихами изобразить внешний вид этого удивительного строения, практически маленького чуда света. Благо он того заслуживает. Да и как знать, может, сам Замок еще вклинится в наше повествование всеми своими углами, башнями, колоннами да флюгерами. С него станется, уж это точно!
Архитектура Серого Замка была круто замешена на готике — как классической, так и новейшей, рожденной русским ренессансом 30-50-х годов XX века. Сочетания иной раз получались презабавные. Особенно когда дело касалось скульптурных групп под крышей.