Хваткие руки повиснут как плети,
Ходкие ноги сплетутся узлом:
Ты напоследок промчишься в карете,
Скромно помеченной красным крестом.
Шмякнув тебя на разделочный столик,
Хмурый прозектор нацедит сто грамм
(Не разводя): «Будь здоров, трудоголик,
Пусть не товарищ ты нам, кабанам!»
Белое, плотно-добротное тело.
— Что ж ты, засранец, его разложил?
А ведь сумей ты отвлечься от дела —
Родине б нашей служил да служил!
Без регулярных естественных сбоев,
Без разгильдяйства внутри кабалы
Дело — подрыв древнерусских устоев:
Это не дело, друзья-кабаны.
Делая дело, в спонтанном запале
К легкой потехе всегда будь готов;
Если уж чарка конягу не валит,
То уж, конечно, не нас, кабанов!
Дело гундит, что берет тебя в долю,
Щуря лукавый, с хитринкою глаз.
Помни, оно потешается вволю,
А не какой-нибудь гребаный час.
Счастье не в водке, не в папиросе,
Но и не в вареве дел и забот.
Не отключаетесь? — милости просим
В гости к прозектору, в рот вам компот!
— «В гости к прозектору, в рот вам комплот!» — продублировал последнюю строчку самобытный народный автор Попов.
И вся честная компания загомонила:
— Комплот! Комплот! Вот оно, наше, исконное-посконное! Гип-гип, ура! Выпьем, что ли, где же кружка!.. Хоп, а где же поллитрушка?
Озадаченный Илья пошарил под столиком, зачем-то помешал лед в ведерке.
— Не пойму, мужики, что за полтергейст такой. Точно знаю, была пятая бутылка.
Никита вспомнил недавнее обнаружение «Государыни Императрицы» под столом и хмыкнул. Чудеса! И впрямь полтергейст.
— Не полтергейст, Илюшенька! — прозвучал вдруг серебристый женский голосок.
Воцарилась кладбищенская тишина. Минута молчания в память о товарищах, опаленных белой горячкой. Приятели с немым укором разглядывали друг друга.
— Ну и кто из вас хренов чревовещатель? — Илья, спасовав перед пыткой неизвестностью первым, навис над соратниками всплывшим на полную высоту айсбергом.
В комнате снова прозвенело серебро:
— Ну дают, пьяницы! Чревовещание выискивают. Опомнитесь, горлодеры! Вы ж простые пьяницы, а не кастрированные. Где уж вам с вашими чревами чугунными извлекать меццо-сопрано вроде моего? Побойтесь бога, молодцы.
— Так, значит… Глюки. Кристофы Виллибальды Глюки, — пробормотал ошарашенный Леха.
Сохранивший некоторую трезвость рассудка Никита, сканируя профессиональным взглядом замкнутое пространство, продекламировал нараспев:
— Ах, откройся, молодица, стань нам названой сестрицей.
— Или это… тетушкой родной, — подхватил Леха.
— Короче говоря, гостьей дорогой, — заключил на правах хозяина квартиры Муромский.
— Ой, до чего же вы хорошенькие! — хихикнул голосок. — Меня — и вдруг гостьей…
Обалдевшие приятели не заметили, как над столиком приподнялось ведерко со льдом. Приподнялось и перевернулось. Кусочки посыпались — кому за шиворот, кому за пазуху.
— А-а, черт! — Илья быстро начал освобождаться от рубахи. — «Тут я понял, это джинн, он же может многое…» Совсем как у Жеглова. Все-таки это полтергейст.
— Эх, Илюша, солнышко ты мое доморощенное. Не джинн и не полтергейст. Я Фенечка твоя. Феня.
— Фенечка — это что? Типа колечко в ноздрю или пупок?
— Да нет же. Имя такое, древнерусское.
— Хорошо, хоть не Фекла, — оправился от замешательства Добрынин. — А зачем ты, Феня древнерусская, водку нашу умыкнула? Неужто одна хлебать собралась? В жизни не поверю. Давай-ка выходи, коль пошла такая пьянка. Выпей с нами.
Голосок выдержал паузу, как бы подыскивая нужные слова.
— Молодые люди, вы вроде бы уже протрезвели. Давайте разберемся серьезно.
— Да уж, давай серьезно.
— Такие понятия, как домовой или ангел-хранитель, вам о чем-нибудь говорят?
Илья пожал литыми плечами:
— Я вообще-то всегда считал, что домовые мужского пола. А персональный ангел-хранитель, конечно, круто, но неубедительно.
— Неубедительно? — Голосок, казалось, осерчал: — А как ты, молодой да интересный, катался всю жизнь сыром по маслу, не затрудняя себя бытовыми мелочами?
— Прости, милая, но довод так себе, — возразил Илья.
— «Сестренки» мои — они ж ух какие работницы заботливые! Взять хоть Ингу…
— Ладно. А почему тогда ни одна красотка тебя до сих пор не захомутала? Ты, что ли, отбиваешься от вертихвосток этих?!
— Стоп-стоп-стоп! — примирительно поднял руку Никита. — Понятно, чего только в жизни не бывает. Женщина-домовой или домовая звучит и вправду непривычно. Ну да пусть. Однако, судя по Илюхиной реакции, он-то до сих пор знать не знал о твоем существовании. То есть ты, Фенюшка, как-то управлялась без этого вот сладкозвучного аудиовоплощения. Чего ж сейчас-то произошло экстраординарного?
— Объясняю кратко, но доходчиво. Видите ли, этот недотепа достался мне в наследство от моей семьи, которая с незапамятных времен верой и правдой служила дому Муромских. И работы у нас постоянно выше крыши. Потому что Муромские, они ж всегда в авангарде атаки. Но то были цветочки-завязи. Зато Илья ваш — самый что ни есть фрукт созрел. Энергию из меня сосет как новорожденный телок, еле успеваю восстанавливаться. Вечные тренировки, боксы эти. Каждый противник только и мечтает Илюшеньку изувечить. Но больше всего приходится с его «сестренками», — в голоске Фенечки явственно прозвучал гнев, — возиться. Они ж, хищницы, только с виду независимые. А у самих постоянно вертится на уме: фата, колечки, Мендельсон. Потому я и не появлялась — все ждала, когда же Илья образумится. Уж и не чаяла дождаться. А тут вы нагрянули, ладные да славные. Дело-то вон какое занимательное задумали. И ни одной проклятущей гарпии за весь вечер. Не радость ли, не славный ли повод выйти из подполья?