2229 год от В. И. 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле
— Проклятье! — возглас, столь неуместный в устах Архипастыря никого не удивил. Не до того было. Тяжелая арцийская конница, зажатая между двумя крыльями все еще непревзойденной таянской кавалерии, побежала, сминая собственных мушкетеров, с ходу врезалась в запаниковавших ополченцев, пронеслась через них, оставив на поле сотни затоптанных, и нарвалась на кинжальный огонь пушек, еще ору назад бывших своими. В адской круговерти взлетали на дыбы и заваливались на спину кони, кричали и ругались сброшенные на землю всадники, стонали раненые, а те, кто еще был в седле, налетали друг на друга и, не в силах удержать обезумевших коней, проносились по телам своих же товарищей.
Паника и лагерные пушки делали свое дело, превращая гордых воинов в стадо обезумевших страдающих животных. Ополченцы, те и вовсе, потеряв голову, побросали оружие. То, что творилось на Лагском поле, не могло привидеться и в кошмарном сне. Но и этого было мало. Годой, дождавшись своего звездного часа, вновь двинул в бой колонны гоблинов. Феликс видел, как, чеканя шаг, горцы не слишком быстро, но неотвратимо шли вперед, с явным намерением проутюжить поле, ломая последние очаги сопротивления, а вражеская кавалерия тем временем рвалась отрезать арцийцев от спасительной Святой дороги. Но на пути у них встало Церковное воинство.
Феликс не зря читал старые трактаты по воинскому искусству, коротая бессонные ночи не в молитве, а в воображаемых сражениях, представляя своим противником то Анхеля Светлого, то самого великого Воля, переигрывая по десятку раз знаменитейшие битвы прошлого, выискивая, где ошиблись проигравшие и как добились своего победители. Может быть, такое развлечение и не было богоугодным, но в этот окаянный день оно спасло тысячи жизней.
Еще до того, как расстроенная и обескураженная арцийская кавалерия понеслась назад, сметая все на своем пути, Феликс, предвидя это, быстро и четко оттянул свои полки к лесу и без потерь пропустил бегущую конницу.
Затем Церковное войско стремительно вернулось на исходные позиции, на ходу перестроившись в ощетинившийся со всех сторон копьями треугольник, обращенный углом к противнику. Это было проделано вовремя. Преследовавшие разбитую кавалерию, налетели на стоявших насмерть пехотинцев, всю зиму только и делавших, что учившихся отбивать конные атаки.
Сверкающая на солнце лавина всадников наскочила на четыре Кантисских полка и отлетела назад. Тарскийцы снова разогнали коней и опять были отброшены. Действующие под прикрытием пикинеров, разделенные на три очереди мушкетеры ни на минуту не ослабляли огонь. Пока одни целились, другие стреляли и быстро отходили назад, уступая место только что перезарядившим свои мушкеты. Не отставали и арбалетчики, выстрелы которых хоть и не пугали лошадей, зато отличались большой точностью.
В самом центре треугольника стоял личный резерв Его Святейшества, разбитый на десятки, каждый из которых в любую секунду был готов закрыть брешь, буде таковая образуется.
Вскоре перед кантиссцами возникло подобие вала из мертвых и умирающих коней и всадников, что упрочило позиции обороняющихся, так как подлететь к ним на всем скаку стало невозможно. Кавалеристам приходилось придерживать лошадей, выискивая, куда бы можно было их послать. А мушкеты и арбалеты били и били…
После четвертой атаки всадники рассудили, что ломать шеи и подставлять грудь под пробивающие кирасы пули не столь весело, как топтать убегающих, и резко отвернули в сторону. Архипастырь шумно вздохнул и, вместо того чтоб осенить себя знамением Творца, потребовал вина. К нему со всех сторон протянулось несколько фляжек, и Феликс неожиданно для самого себя рассмеялся, хотя повода для этого не было и быть не могло. Их местный успех тонул в общей катастрофе. Бывший рыцарь посмотрел на небо. Зимой в эту ору на землю уже спустились бы спасительные сумерки, но сейчас до вечера было безумно далеко.
Архипастырь не обманывал себя. Михай Годой показал себя блестящим стратегом. Конечно, военная история знавала и более дерзкие и неожиданные замыслы, но настоящий бой отличается от эрмета. Здесь ценится не изящество решения, а конечный результат. Узурпатор своего добился. Арцийская армия практически уничтожена, это очевидно. Скоро Михай получит донесения о том, что творится на поле, и наверняка прикажет добить самых упрямых.
Феликс скрипнул зубами от горечи и бессилия. Если б так, как они, сражалась хотя бы треть арцийцев, если бы эти конные идиоты не расстроили собственные ряды, если бы… Впрочем, чего толку сожалеть о том, что уже произошло. Надо думать, что делать дальше.
Его Святейшество постарался представить себе поле боя целиком. Они все еще удерживают правый фланг, но центр продавлен как гнилой арбуз. Что творилось слева, Феликс не знал. Что же делать? Немедленно отходить на Кантиску? Ни в коем случае! Их позиция, нечаянно укрепленная трупами противников, сейчас предпочтительнее. Если сняться с места дотемна, их погонят по дороге, как скот на бойню, и на их плечах ворвутся в Святую область. Нет, придется стоять до конца и, конечно же, выяснить, что творится в других местах…
— Рафал! — молодой офицер, после своего похода в Пантану ходивший с каким-то просветленно-отрешенным лицом, что не мешало ему блестяще исполнять свои обязанности, вытянулся в струнку. — Возьми десять человек и разведай, как дела. Всех, кого встретите и кто не наложил в штаны, гнать сюда. Раненых и перетрусивших заворачивать на Святую дорогу. Пусть уходят. В Мунт идти нечего, считай, он уже взят…
— Слушаюсь!
— Ласло! Пять сотен группами по десять. От наших тылов полукругом до вон того мостика. Перед мостиком сотню мушкетеров. Пока не разрушать!
— Слушаюсь!
Мостик честно отработал свое помилование. Не прошло и оры, как по нему в полном порядке подошла баронская дружина. Утром она не показалась бы значительной, но после чудовищной резни, в которой полег цвет арцийской конницы, эти семьсот с лишним хорошо вооруженных всадников казались сущим кладом.