Уррик больше всего любил птиц, с которыми вечно возился, если не нес службу, не встречался со своей возлюбленной и не читал, — в последнее время с подачи Ланки он приохотился к этому столь не подходящему для мужчины делу. Впрочем, читал он опять же в зверинце на голубятне, где его за этим предосудительным занятием никто не видел. Неудивительно, что расстроенный и растерянный гоблин туда и направился, дабы привести свои мысли и чувства хотя бы в относительный порядок. И там же пришла ему в голову мысль, сначала показавшаяся кощунственной, но постепенно полностью захватившая.
Доверенный телохранитель регента Таяны решил написать в Эланд! Доставить почту было просто — среди голубей, которых он каждый день кормил, было несколько почтовых эландских, о чем возвещала табличка на вольере. Да и Илана как-то проговорилась, что, если бы не конфиденциальность письма, она послала бы голубя, а не стала бы подвергать опасности жизнь возлюбленного. Сейчас же главным была не тайна, а скорость.
Уррик больше не колебался. Вырвав из книги чистый лист, он принялся составлять послание, в котором говорилось о сегодняшнем подлоге кардинала и о Святом Походе. Оставшись довольным своим творением, гоблин задумался над подписью, она должна внушать доверие, но ни в коем случае не наводить на его след или, упаси Истинные Созидатели, бросать тень на Илану. Наконец его осенило. Уррик пад Рокэ обмакнул перо в разведенную сажу и старательно вывел внизу эльфийское слово «эмико».
2228 год от В. И. Полдень 21-го дня месяца Зеркала.
Эланд. Ветровая бухта.
Холодный порывистый ветер бросал в лицо соленые брызги, пробирал до костей, но двоих маринеров причуды погоды нисколько не волновали — они в своих странствиях видали и хуже. Правда, оба давно, слишком давно, не ощущали под собой танец палубы. Один был слишком стар, другого судьба выбросила на берег и заставила заниматься тем, что ему с детства внушало глубочайшее отвращение, а именно политикой. Здесь же, у продуваемых всеми ветрами скал бухты, получившей за это в древности имя Ветровой, моряки чувствовали себя как нельзя лучше, но даже бешеный грохот прибоя не мог заглушить тревоги в сердцах людей, почитаемых самыми отважными в Эланде, а значит, и во всей Тарре.
— Я не знаю, что мне делать, Эрик, — Рене Аррой не жаловался и не просил совета, он просто говорил все как есть. Говорил не столько собеседнику, сколько себе самому.
— По тебе этого не скажешь, — старый маринер с сомнением покачал головой, — я не могу тебе не верить, но все твои приказы и распоряжения кажутся очень толковыми…
— Вот именно что кажутся, — Рене ухмыльнулся уголками рта, — этого я и добивался. Люди уверены, что все в порядке, все делают именно то, что нужно, и мы обязательно победим в приближающейся войне. Мы укрепляем берег Адены, учим моряков драться на земле, выставляем дозоры. Вроде бы все правильно, но я-то знаю, что это бессмысленно.
— Вот как? — Эрик внимательно вгляделся в лицо бывшего своего ученика, а ныне герцога и почти короля. — А мне помнится, ты сумел управиться с такой нечистью, о существовании которой мы раньше не догадывались. Ты ведь боишься, что в этой войне главным оружием будет магия, не так ли?
— Разумеется, боюсь, — Аррой не скрывал своего раздражения, — что значит шпага, даже самая лучшая, против заклятий?!
— Ты забываешь о том, что твоя шпага способна творить чудеса и без всякой магии. А потом, если магия столь уж всемогуща тебя уже не должно быть на свете. Нет, мужество бойцов и выучка нужны по-прежнему…
— На это и надеюсь, — Рене привычным жестом отбросил со лба прядь волос.
Несмотря на стремительно вступающую в свои права зиму, он упрямо ходил с непокрытой головой, подавая не самый лучший пример молодым воинам, особенно из числа таянцев, привыкших к более мягкому климату. — Но все равно мы должны придумать что-то еще… Успокойся, Эрик, я вовсе не считаю наше положение безнадежным, просто магии, с которой мы должны столкнуться, нужно что-то противопоставить, а я пока не знаю что. Не молитвы же Максимилиана. Оно, конечно, тоже не мешает — внушает некоторым веру в победу, а человек уверенный в себе намного сильнее. Но я видел то, что сотворило одно-единственное чудовище с сильным воином в Ласковой Пуще. Я каждый день захожу к Шани, которому не в силах помочь лучшие медикусы, и понимаю, что радоваться-то нечему. Да еще сны эти, — Рене покачал головой, — раньше они мне снились раз или два в год и всегда были связаны с какой-то бедой, а теперь через ночь одно и то же.
— И что же тебе снится? — участливо поинтересовался старый Эрик.
— Какой-то бред. Будто я ранен, умираю и надо мной пролетают какие-то птицы. А я никак не могу их сосчитать… И на этом все кончается… Хотя нет. Теперь снится что-то еще, что-то ускользающее.
— Мне кажется, ты должен вспомнить, — задумчиво сказал старый маринер. — От сна отмахиваться нельзя.
— Твоими бы устами, — отозвался Рене, — но все плывет, я ничего не могу вспомнить…
— А ты подумай. Может быть, в твоем сне кто-то появляется? Враг? Друг? Кто-то тебя добивает? Спасает? Ты что-то слышишь? Видишь? Смех? Слезы? Проклятия? Может быть, ты в конце понимаешь, сколько их, этих птиц?
— Пожалуй… — Рене наморщил лоб, — нет, не помню… Хотя… По-моему… Да, — он почти закричал, — по-моему, я вижу какую-то женщину… И еще что-то, связанное с мечом, — Аррой сосредоточенно уставился в одну точку, пытаясь ухватить ускользающий, расплывчатый образ, Эрик ему не мешал. Ледяной ветер трепал волосы, бросал в лица пригоршни колючих брызг…
Молчание грозило затянуться. Внезапно Рене толкнул Эрика с такой силой, что тот упал и отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая шпагу. Что-то мелькнуло в воздухе и навеки кануло в беснующиеся волны, а Рене уже мчался по берегу длинными легкими прыжками, присущими скорее не моряку, а охотнику-горцу. Добыча далеко не ушла. Низенький кудрявый человечек в неприметной темно-синей одежде собрался, видимо, отсидеться среди скал. Не удалось. Убийца не сопротивлялся — метнуть из укрытия нож он мог, но сойтись в открытой схватке с лучшей шпагой Арции ему было не по силам.
Не стал он и отпираться, охотно признавшись, что принадлежит к почтенному сословию портовых воров Гверганды, где известен своей меткостью. Убить герцога ему поручил некий арцийский купец, проведавший о некоторых его грешках, посуливший много золота и до смерти запугавший. Бедняга, дрожа, рассказывал, как на мгновение потерял способность двигаться, а потом его тело отказалось выполнять приказания обезумевшего мозга и стало непристойно выплясывать под прихлопыванья арцийца. Выбирая между более чем вероятной казнью и этим кошмаром, воришка согласился.
Рене смотрел на беднягу с жалостью. Вот что, значит, должно было произойти с Шани, будь у графа воля послабее. А вдруг за прошедшие месяцы Михай усовершенствовал свое умение? Хотя вряд ли. Будь так, он не искал бы убийц, а заставил бы его самою броситься в море или же выпить яд.
— Как тебя зовут? — Рене спросил просто, чтоб чего-то спросить.
— Ангей, — с готовностью ответил человечек.
— Ты сможешь узнать этого арцийца?
В глазах Ангея заметался животный ужас, и бедняга бухнулся на колени, проявив страстное желание облобызать мокрые герцогские сапоги. Рене брезгливо отпрянул.
— О не!!! Не, ясновельможный принц! Убейте меня, продайте атэвам, но я не сможу его больше видеть! Лучше повесьте!
— Повесить я тебя всегда успею, — отмахнулся герцог, — уведите!
Подбежавшая когда все уже кончилось охрана с излишним усердием подхватила незадачливого убийцу под руки.