Рене мог рассчитывать на благодарность, и, надо отдать справедливость старому греховоднику, тот с лихвой отплатил за мимолетное юношеское великодушие третьего сына Эландского герцога.
Теперь Рене знал точно, что его неизвестный друг-«эмико» из Таяны писал правду. Император Базилек (вернее, его окружение, так как сам Базилек уже давно ничего не решал) не только не настроен помогать Эланду в борьбе с узурпатором Михаем, но и решительно запретил арцийским нобилям принимать участие в объявленном Церковью Святом походе. Он сговорился с Годоем пропустить его войска к Гверганде, прикрываясь вымышленным походом на Майхуба!
Бредовость этого предлога была очевидна, но она связывала Феликса по рукам и ногам. Пока Годой не напал на Эланд, Архипастырь обречен был или вести утомительные переговоры с арцийским двором, или же поднимать верующих против императора, начав тем самым смуту, что опять-таки играло на руку Михаю Годою. Конечно, Церковь сильна, а так называемая Церковная Стража является, пожалуй, самым сплоченным арцийским гарнизоном, способным защищать Святой город от превосходящих сил противника. Но, для того чтобы вести наступательную войну, ее слишком мало. Да и Феликс не может оставлять Кантиску без защиты, так как его власть держится на авторитете святого Эрасти, а не на поддержке большинства клириков. Кардиналы не замедлили бы воспользоваться отсутствием Архипастыря, чтобы начать плести свои бесконечные интриги.
Разумеется, за зиму к стенам Кантиски стеклось немало народа, желающего помахать шпагой во славу Божию и своего кошелька, но их еще надо вооружить и обучить. А затем они должны покинуть Святую область и пройти половину Арции, чтобы достичь границ Фронтеры — если Феликс решит ударить по Таяне, или же Гверганды, если он предпочтет соединить силы Церкви с силами Эланда.
Глядя на карту, Рене совершенно ясно видел достоинства и недостатки обоих вариантов. Удар через Фронтеру имел смысл сейчас, в начале месяца Иноходца, когда Эланд и север Таяны еще лежат под снегом, а Гремихинский перевал уже проходим. Если бы Михай был вовремя втянут в войну на юге, а Рене получал возможность ударить через Внутренний Эланд сразу же, как только подсохнут дороги, они бы могли победить. Разумеется, если бы таянцы, воспользовавшись случаем, подняли восстание.
Увы! Их опередили! Время было безнадежно упущено, да и войско, состоящее из отборного ядра Церковной Стражи и оравы добровольцев, среди которых попадались как прекрасно владеющие оружием нобили, так и крестьяне с дубинами, вряд ли выстоит против объединенных сил Тарски, Таяны и гоблинов. Вполне может случиться, что Годой разобьет сначала Феликса, а затем Рене, и это при том, что поражение Архипастыря подорвет боевой дух защитников Эланда.
— Конечно, подорвет, — встрял Жан-Флорентин, — ты не подумай ничего такого. Мысли я читать не умею и вообще полагаю так называемую телепатию выдумками невежд. Зато я умею читать карту и знаком с твоим образом мышления. К тому же ты кое-что произносишь вслух. Очень мало, но достаточно, чтобы понять, если знать, над чем ты думаешь…
— Да я ничего не думал. По крайней мере о тебе, — огрызнулся Аррой.
— И совершенно зря, — менторским тоном ответствовал жаб, — ибо существует только тот, кто мыслит. Ты же для человека рассуждаешь достаточно здраво, по крайней мере ты в состоянии понять одну притчу, которую я считаю своим долгом тебе изложить.
Рене Аррой промолчал, так как давно смирился с мыслью, что остановить Жана-Флорентина, рассказывающего одну из бесчисленного количества ведомых ему поучительных историй, нельзя. Жаб же, сочтя молчание знаком согласия, торжественно начал:
— Сразу же после Исхода никто не верил, что Светозарные, как они себя сами называли, или Чужаки, как их называла Матушка, ушли навсегда. Люди им верили, и они, в общем-то, неплохо с вами обращались. Впрочем, тебе бы подобное не понравилось, так как ты убежденный сторонник свободы воли и свободы выбора, а Светозарные были уверены, что они лучше других знают, что человеку делать можно и чего нельзя.
Но тогда очень просто было жить тем, кто боится выбора, а выбор — это самое трудное, что только может встретиться мыслящему существу. Считалось, что право выбора, право принимать решение есть у Богов, а прочим оно вроде и ни к чему, потому что…
— Ты, милый друг, по-моему, отвлекся, — вмешался Рене, — а скоро сюда пожалуют Максимилиан с Эриком и Диманом, так что заканчивай свою притчу.
— О, сколь суетливы люди и как далеки они от высокого, — дохнул всем телом Жан-Флорентин, но тем не менее вернулся к предмету беседы. — Так вот, сразу же после Исхода никто в него не верил. Тогда уже стали появляться всякие проповедники, которые потом образовали эту вашу Церковь. Они ходили и говорили, что никаких Светозарных нет, а есть Творец, единый в трех лицах Создателя, Карателя и Спасителя. Ну, ты же знаешь ненаучную и по сути ничего не объясняющую теорию, которая опять-таки подменяет собой право выбора…
— Жан-Флорентин! — не выдержал Рене. — Если ты не прекратишь, я расскажу про тебя Максимилиану, и веди с ним богословские споры, сколько хочешь, а меня уволь. Мне россказни про Творца неинтересны. Раз он не может или не хочет нам помогать, не о чем и говорить.
— У тебя исключительно утилитарный подход к одному из самых сложных вопросов, — возмутился жаб, — но признаю, что в данной обстановке подобная точка зрения вполне обоснованна. Итак, знаешь ли ты, как первый Архипастырь святой Амброзий обратил в свою веру жителей Кантиски? Я говорю не о приукрашенном и позолоченном варианте, описанном в этом недобросовестном труде, который называется Книга Книг, а истинную историю. Ты меня слышишь?
— Слышу, — подтвердил Рене, — но Максимилиан уже должен прибыть.
— Ну, хорошо, — зачастил Жан-Флорентин. — В Кантиске, это был большой по тем временам торговый город, было самое известное капище Светозарных. Это вполне объяснимо, так как каждый купец старался задобрить если не богов, то хотя бы их жрецов, которые, не чета нынешним клирикам, вовсю баловались магией. Так вот этот самый Амброзий взял да и сжег один из храмов. Самый красивый, кстати. И ничего ему за это не было, так как вместе со Светозарными исчезла и их магия. Ну, люди не то чтобы уверовали в Творца, но увидели, что старые Боги сами себя защитить не могут, а этот Амброзий с его приспешниками творят, что хотят. Народ и не стал спорить, когда те на месте разрушенного храма свой иглеций соорудили. Как говорит Диман: «Нахальство — второе счастье».
— Друг мой, ты что-то стал выражаться неподобающим философу образом, — усмехнулся Рене.
— Отнюдь нет, — ответствовал философский жаб, — я, кажется, упоминал, что бытие определяет сознание. А я вынужден находиться среди военных людей, не очень образованных, но обладающих живым, образным мышлением, что накладывает определенный отпечаток и на мою манеру поведения.
— Короче, с кем поведешься, от того и наберешься, — подытожил Рене, поднимаясь, чтобы приветствовать вошедших советников.