Дело Уррика заняться гоблинским подкреплением, которое должно подойти в Гелань. Варшани, конечно, человек преданный, но с гоблинами он вряд ли поладит, так что умерить его пыл не помешает.
Пусть они с Урриком делают что хотят, но фронтерских резестантов нужно уничтожить, причем при помощи военной силы. Никакой магии! Нужно, чтоб бледные это уразумели. Пусть, если им так уж приспичило, наполняют свою поганую Чашу и ждут. Ждут и копят силы. Рене и Герика не их дело. Михай не имел бы ничего против, если бы Союзники прикончили проклятого эландца, но пока Эстель Оскора в Идаконе, это невозможно. Рене, судя по всему, вовсю балуется магией, ему ничего не стоит столкнуть лбами Герику и Оленя, а когда те уничтожат друг друга, подмять под себя всех — Арцию, Таяну, Тарску… Если же верх одержат бледные, то они получат Эстель Оскору, а вместе с ней и своего ублюдочного бога, а это еще хуже! Этого он им не позволит, в Эланде ноги, то есть копыта Оленя не будет…. Сейчас не успеть, зима, а вот весной…
… На следующее утро причесанный волосок к волоску и благоухающий лучшими атэвскими благовониями император милостиво повелел Уррику отбыть в Таяну.
Уррик ничем не выказал своего волнения, но внутри его все пело. Вместо постылого Мунта или, на худой конец, сидящей без дела армии — Гелань! Гелань, из которой рукой подать до гор! Гелань, в которой живет его королева!
Гоблин отдал честь и, четко повернувшись, скрылся за вызолоченной дверью. О Годое он сразу же забыл, а вот тарскиец отводил Уррику в своих планах немалую роль.
Гоблин должен был передать соответствующие послания супруге регента, кардиналу Тиберию и господину Улло. Вместе с Урриком отправлялось несколько арцийских военачальников, имевших опыт подавления случившегося в Пантане восемь лет назад крестьянского бунта. Когда в начале весны в Гелань прибудут очередные горные ополченцы, арцийцы с помощью Уррика должны будут объяснить им задачу и смести с лица земли фронтерских резистантов, начинавших Годоя серьезно беспокоить.
Самым неприятным было, что стоявший во главе их юный наглец подписывался ни много ни мало, как Луи Арцийский. Михая не волновало, действительно ли тот был сыном Эллари или это было чьей-то гениальной выдумкой. Оживший принц мешал Годою не меньше строптивого Архипастыря, но погибнуть должен был первым.
Однако наглеца как будто сам Проклятый хранил, его отряд гнездился где-то в болотах, куда не отваживались заходить даже самые отчаянные. Мало того, после неудачной попытки доказать циалианкам, что убийцы ездивших за реликвией сестер строго покараны, Фронтеру охватило какое-то безумие. Люди бросали деревни и уходили в леса, появились собственные вожаки, самым известным из которых был какой-то Рыгор Зимный, спевшийся с отрядом Луи. Они не только бесчинствовали на дорогах, но и истребили несколько гарнизонов. С этим надо было кончать, но при этом ни в коем случае не должны пострадать весенние планы, планы, о которых, если он хочет добиться успеха, не должна знать даже подушка…
Эстель Оскора
Первый снег я увидела из окон замка эландских властителей. Я стояла и смотрела на крупные белые хлопья, медленно летящие вниз на мокрую темную землю, и мне казалось, что это я стремительно взлетаю в небо, а снежинки стоят на месте. Как много уложилось в один-единственный год! Прошлую зиму я встречала в Убежище, не зная и не понимая, кто я. Увы, блаженное незнание осталось в прошлом, я была порождением и заложницей чудовищных сил, которые, если их не обуздать, пожрут наш мир, и больше не будет ни белых хлопьев, ни зеленых листьев. Пожрут и примутся за другие миры, и там тоже не будет ничего…
А снег все шел и шел, призывая успокоиться, лечь и уснуть до весны. Даже война, и та зимой впадает в спячку, как медведь или полевая крыса. От Шани Гардани я знала, что Марциал убрался на зимние квартиры, встав лагерем на Лисьем тракте чуть выше Зимней гряды. Сорвавшиеся с цепи осенние шторма его, надо думать, не беспокоят, но вот удержать в подчинении семьдесят тысяч здоровых бездельничающих мужчин — тут воистину следует быть великим полководцем.
Сорвавшиеся с цепи осенние шторма его, надо думать, не беспокоят, но вот удержать в подчинении семьдесят тысяч здоровых бездельничающих мужчин — тут воистину следует быть великим полководцем. Впрочем, имперская армия, отойдя на безопасное от моря и пушек Гверганды расстояние, наверняка уже обросла маркитантами обоего полу, которые помогут солдатам легко и непринужденно пережить зиму и спустить жалованье. У нас такой возможности не было. Идакона, приютившая многочисленных беженцев, была молчаливой и хмурой, присущее маринерам безразличие к опасности не распространялось на ту, что грозила их дому.
Я не могла не видеть, как они разрываются между желанием стоять насмерть и погрузить на корабли своих женщин и детей и уйти к далеким солнечным островам, где текут прозрачные ручьи и перекликаются невиданные птицы с сиреневыми и оранжевыми перьями. Тосковали и отлученные от дел гвергандские негоцианты, чей патриотический порыв истощился от безделья и подсчетов убытков, тем паче что из Арции доносили, что кого-кого, а торговцев, менял и ростовщиков новый владыка, которого уже не называли узурпатором, но еще не величали императором, не притеснял.
Утром я имела сомнительное удовольствие лицезреть постные рожи торговых старшин Гверганды, явившихся к герцогу, и готова была поклясться, что они приходили жаловаться на свою горькую долю и клянчить компенсации за упущенную выгоду, хотя никто их в Идакону на веревке не приводил.
Усилием воли я оторвалась от созерцания темного окна — клепсидра на камине показывала, что я проторчала у него две оры и короткий зимний вечер успел смениться ледяной северной ночью, которая обещала быть бурной. Снег все еще шел, и очень густо, поднявшийся ветер иногда разрывал облака, и клубящуюся тьму на мгновение прорезал лиловатый лунный свет, в лучах которого снежинки казались черными, как будто с небес сыпалась зола, а может, так оно и было. Зола несбывшихся надежд вполне могла выглядеть, как снег. Несмотря на царящий снаружи холод, в замке эландских Волингов было тепло, даже жарко. Чего-чего, а топлива здесь хватало.
Я зажгла свечи и, сжав зубы, повернулась к роскошному зеркалу. Летом, поддавшись минутному порыву, я чуть было не велела вынести его прочь, уж больно неприятным было воспоминание о воспользовавшемся им в качестве прохода пустоглазом госте. К счастью, нежелание объяснить эту свою причуду пересилило, и я ограничилась тем, что, оставаясь одна, занавешивала стекло шелковой атэвской шалью цвета павлиньего пера. Защитить от магии она, разумеется, не могла, но создавала иллюзию преграды на пути отвратного существа. Впрочем, меня больше не тревожили — то ли я перестала интересовать адептов Ройгу, то ли мне удалось их хорошенько припугнуть. Понемногу я успокоилась и даже заставила себя использовать зеркало по назначению, вот и теперь я старательно рассматривала свое отражение. Обрезанные позапрошлой осенью волосы немного отросли, и я на ночь стала их заплетать в некое подобие кос, которые еще были слишком короткими. Занимаясь со своей гривой, я опять задумалась и просидела перед зеркалом чуть ли не столько же, сколько у окна. Очнулась я после того, как моей щеки коснулось что-то неуловимо прохладное, а потом я ощутила еще одно легчайшее касание. Мои друзья-светотени давали понять, что я слишком засиделась. Странно, что я раньше их не встречала, хотя, возможно, они жили только в Идаконе. Город этот был ой каким непростым, уж это-то я чувствовала.
В коридоре прозвучали тяжелые шаги. Менялся караул, а это значит, что минуло две оры пополуночи. От свечей осталась половина, а дрова в камине почти прогорели. Давно пора было отправляться спать, но что-то меня удерживало. А потом на краю моего сознания словно бы раздался хруст, как от ломающегося молодого льда. Нет, это не было ощущение чужого присутствия, как бывало, когда по мою душу являлись ройгианцы.
Я потрясла головой, отгоняя непрошеные мысли. Не помогло. Прохладные прикосновения стали чаше и быстрее. Мои маленькие друзья-тени затеяли свою обычную возню.