Только спустя ору узкая — на одного, и то боком, — железная дверца, злобно лязгнув, приоткрылась, выпустив одинокого воина, затянутого в черную кожу. Сердце Рамиэрля бешено заколотилось от радости — он узнал Уррика! Неужели удастся обойтись без крови?
Гоблин шел неспешной упругой походкой, и эльф успел заметить жесткие складки у рта и наметившуюся морщину между широкими изломанными бровями — верный знак того, что в последнее время Уррику приходилось много размышлять и думы его вряд ли были радостными и светлыми. Все: и фронтерцы, и таянское ополчение, и горцы — напряженно следили за парламентером, на локте которого трепетал шарф цветов Ямборов. Что ж, это было куда лучше тарскийского «Ангела» или ройгианских рогов… Оружия у Уррика не было, и Рамиэрль быстро отцепил шпагу и, передав ее Луи, пошел навстречу налегке. Арциец сделал было попытку пойти за ним, но Рэннок остановил его — на доверие следует отвечать доверием. Однако один сопровождающий у эльфа все же был. Криза! Орка ловким кошачьим движением сбросила пояс с ножом и решительно двинулась за Романом.
Парламентеры хорошо рассчитали свой шаг — они встретились ровно на полпути между замком и позициями резестантов. Рамиэрль протянул руку, и Уррик с готовностью пожал ее.
— Да уйдешь ты в славе, — старинное гоблинское приветствие в устах эльфа явно произвело впечатление на орка, а Рамиэрль слегка помолчал и добавил: — Эмико.
Черные глаза широко открылись. Эльф понял, что сказал что-то необыкновенно важное, но так и не понял, что именно.
— Да будешь ты гордостью своих друзей и ужасом своих врагов, — орк произнес ответную фразу, не скрывая дружелюбия, — ты говорил, мы слышали и решили продолжить разговор.
— Вы поверили тому, что я говорил?
— МЫ, — Уррик подчеркнул это «мы» так, что не оставалось сомнения, что речь идет о гоблинах, — поверили, но в Замке есть и другие. Один из них хотел тебя убить, и мне пришлось напоить ятаган недостойной кровью.
— Благодарю, — слегка наклонил голову Роман, умолчав о том, что был не столь уязвим, как это казалось со стен.
— Это не может стоить благодарности. Послы неприкосновенны, я спасал не твою жизнь, а нашу честь. Но я пришел сказать о другом. Мы присягали регенту Михаю на верность. То, что произошло, доказательства, которые ты привел, освобождают нас от этой клятвы. Мы не можем отстаивать порочное дело, но мы не вправе и встать под ваши знамена. Нас посылали жрецы-старейшины, и без их решения мы не поднимем оружие… Но мы спросим с Белых Жрецов за ложь.
— Я понимаю, — спокойно сказал Рамиэрль. — Это много больше того, на что я надеялся. Уходите! Возвращайтесь в горы. Никто не посмеет причинить вам вред по дороге домой.
— Нам трудно причинить вред, — по-волчьи улыбнулся гоблин.
— Но можно, — просто сказал бард, — люди устали бояться. Таянцы думают только о мести и не могут трезво судить, кто проливал кровь детей и женщин, а кто честно сражался с мужчинами. Ты знаешь, что творилось в Гелани, и так повсюду. Михай слишком понадеялся на колдовство, и, когда оно его подвело, земля под ним загорелась. Вас много, вы вооружены, но до Корбута дойдет в лучшем случае треть. Вам придется идти по колено в крови тех, кто справедливо хочет отомстить за жертвоприношения Годоя. Мы же проводим вас до предгорий, и вам не придется браться за оружие.
Орк задумался, затем вздохнул совсем по-человечески и признал:
— Ты прав, наши воины уйдут тихо, но сделай так, чтобы их пропустили. Но наш уход не означает сдачу Замка. Госпожа наша, — он с вызовом взглянул в бездонные эльфийские глаза, — не совершала ничего недостойного и останется правительницей Таяны, пока сюда не придет герцог Рене.
— Означает ли это, что Илана готова сдаться герцогу?
— Она будет говорить с ним и после этого решит. Пока же мы должны быть уверены, что штурма не будет. От клятвы защищать госпожу Илану мы не отрекаемся. И еще. Те, кто в Замке.
И еще. Те, кто в Замке. Они недостойны ходить под этим небом, но они есть, и у них есть наше слово. Оставляя их без наших мечей, мы должны знать, что их судьбу решит только господарь Рене, а не геланские люди с веревками и ножами. Я должен получить доказательство, достаточное для их спокойствия, так как крыса, чующая свою смерть, столь же опасна, как волк…
Потому я и те, кто любит меня, останутся, чтобы охранять госпожу Илану от тех, кто зовет себя ее подданными, но могут вонзить ей нож в спину. Нас будет не более сотни, и мы не представляем угрозы для Гелани. Остальные уйдут сегодня же, если ты дашь достойное доказательство вашей искренности.
— Я, — прерывистый девичий голос прервал разговор столь неожиданно, что Уррик и Рамиэрль вздрогнули. Криза умоляющими глазами смотрела на них обоих, — я… я пойти в замок и остаться. Меня все знать. Если я ходить в замок, они должны верить? Так ведь?
— Мне это не нравится, волчонок! Мысль неплоха, но я не верю тарскийцам. Ты женщина, ты не должна рисковать, мы найдем других заложников.
— Нет, — черные глаза подозрительно заблестели.
Рамиэрль внимательно посмотрел на девушку и все понял. Юная орка — сильная, смелая, веселая — ничем не походила на бедняжку Мариту, но этот взгляд, взгляд, которым девушки смотрят на пленившего их воображение рыцаря… Роман помнил, какими глазами смотрела на него дочка покойного эркарда, это же обожание было написано на лице его отважной спутницы. Уррик оставался в Замке, и она хотела быть рядом с ним. Сердце сжало незнакомой доселе болью, но эльф безмятежно улыбнулся.
— Что ж, Криза, если ты решила твердо и твой брат скажет «да».
— Он скажет, — радостно крикнула девушка…
— Уррик, — Роман теперь обращался к гоблину, — Криза мне больше чем сестра, тем более что моя сестра — женщина недостойная и злая. Криза стоит сотни принцесс, обещай мне, что ты защитишь ее.
— Клянусь, — Уррик был заметно взволнован, — ее жизнь — это и моя жизнь. Залог драгоценен, и я его сохраню.
А через четыре оры знаменитые ворота нехотя распахнулись, прутья органки пошли вверх, и гоблины своим походным волчьим шагом, не оглядываясь, темным потоком устремились на восток. Рамиэрль на Топазе следил, как северян окружили три сотни фронтерцев. Что ж, эскорта хватит, чтобы остановить даже самых неразумных таянцев, буде те пожелают напасть на уходящих. Скоро уйдут и южные гоблины. Они встанут лагерем у истоков Рогга, перекрыв дорогу на Тарску, и будут ждать до осени. Если Прядущие Судьбу отвернутся от справедливых и будут милостивы к Годою, Ночной Народ придет на помощь крови Инты. Если же воля Изначальных восторжествует, воины Рэннока вступят во владения Михая, и горе тем, кто попробует остановить их. Это решение устраивало всех. Таянцы привыкли видеть в горцах вернейших слуг узурпатора и с трудом скрывали страх и неприязнь. Луи и Рыгор ничего не имели против орков как таковых, но понимали, что нельзя ни в чем уподобляться Годою. Так что пусть уходят, им хватит дела и в Последних горах, а Благодатные земли должны справиться сами… Тем более что резервов Годой теперь не дождется.
С надвратной башни в спину соплеменникам смотрел Уррик, и сердце его рвалось на куски. Он тоже мог бы шагать навстречу родному горному ветру, освобожденный от ненавистной службы, ничем себя не запятнавший. Ничем, кроме нелепой и горькой любви к человеческой женщине, жене негодяя и обманщика. Илана стояла тут же, теребя тонкими пальцами вишневый шелк накидки. Отпуская гоблинов, она бросила на кон все. Теперь в замке оставались лишь люди, которые сделали слишком много страшного, чтобы рассчитывать на милость Рене, и верный Уррик… Его любовь грела душу, но горчила как полынь, потому что она была ее недостойна.
Не было в ней, Илане Таянской, той силы и безгрешности, которой обладали героини легенд. Она виновата, очень виновата, и она вопреки всему продолжает любить Рене. Все, кто остался в замке, — заложники этой любви, ибо если Рене ее примет, она без колебаний отдаст всех в его руки и спокойно будет смотреть, как их поведут на казнь, так как за то, что они сотворили, кто по подлости, кто по слабости, земного прощения нет и быть не может.