Ямборы и эландские Волинги предпочитали с Церковью не враждовать и без напоминаний пополняли закрома Единой и Единственной, в том числе и дарами Чернолесья, так что вечное проклятие его жителям все же не грозило. Защиты, впрочем, они тоже не дождались ни от своих смешных божков, ни от Творца.
Те, кто захватил деревню, действовали умело и безжалостно. Они перебили людей, как мух, — бедняги даже не пытались сопротивляться. Матери не прикрывали собой детей, мужья не защищали жен. Во всей деревеньке не нашлось ни одного храбреца, с голыми руками бросившегося на вооруженных воинов, принявшего смерть лицом к лицу.
Луи Арцийский, окажись он тут, узнал бы руку своих доброй памяти знакомцев, но здесь все было проделано чисто. Убитые лежали в одинаковой позе лицом к священному для них дереву, ногами к околице. Все лица были искажены животным страхом, но никаких следов насилия видно не было. Только к стволу гигантской ели белыми ветвистыми рогам пришпилена молодая девушка. И это была единственная. Отчего погибли остальные, было непонятно.
Смерть убийц выглядела более вещественной. Несколько десятков человек в светло-серых коротких плащах валялось у окровавленного ствола и по краю площади, и в теле каждого торчала длинная белооперенная стрела. Одна-единственная. Неведомые стрелки били без промаха.
Максимилиана передернуло, когда Рене рывком вытащил из тела лежавшего ничком коренастого человека сверкающую стрелу. Клирик готов был поклясться как в том, что он никогда не видел столь совершенного оружия, так и в том, что в глазах Рене промелькнуло явное узнавание и… невероятное облегчение.
Несмотря на весь ужас открывшейся им сцены, герцог на глазах помолодел. Странным образом его настроение передалось окружающим. «Серебряные» споро, повинуясь отданному приказу, принялись за невеселые приготовления, но на их лицах теперь читалась уверенность в успехе. Максимилиан ловко спешился, он весьма гордился своим умением ездить верхом, и подошел к Аррою.
— Вы хотите их сжечь, монсигнор?
— Не бросать же так… Вряд ли лесные твари на них посягнут, но нельзя оставлять людей без последнего прибежища. А эти, — он указал рукой на отмеченных Знаком белых рогов, — мне как-то будет спокойней, если они сгорят.
— Но тогда с мыслью о тайне придется распрощаться! Дым будет виден издалека.
— Только если кто-то догадается залезть на дерево и посмотреть вверх. Но я не собираюсь рисковать.
Максимилиан пожал плечами и отошел, наблюдая, как воины сволакивают тела убитых к подножию ели. Несчастную девушку, освободить которую от страшных рогов смогли лишь трое крепких мужчин, да и то с большим трудом, положили в углубление между узловатыми корнями, и кто-то, кажется Сташек, вложил в тоненькие руки ветку можжевельника, дерева, которое эландцы почитают угодным Великому Орлу. Убийц же, стараясь не прикасаться к ним иначе, как через найденные в домах плотные тряпки, затащили в один из деревянных, проконопаченных мхом домишек, после чего Рене велел всем, кроме квинты Роцлава, вернуться в лес. Максимилиан тоже остался, адмирал смерил его испытующим взглядом, но ничего не сказал. Когда все ушли, Рене взял еще одну ветку можжевельника и высек огонь. Острый запах горящей смолы затопил все вокруг. Рене стоял, держа в руке импровизированный факел, и молча смотрел в огонь. Кардинал, сам не понимая, что делает, быстро сотворил Знак, сердце бешено заколотилось в предвкушении чуда. И чудо произошло! Огонь не съедал ветку, а застыл на ее конце громадным рыжим цветком, затем цвет его начал меняться, становясь алым, малиновым, лиловым и, наконец темно-синим, почти черным. Эландец высоко поднял пылающую ветвь, и в то же мгновение, словно в ответ, занялась ветка в руках убитой. Черное пламя охватило вековую ель и четыре шеста, накрыв погибших огненным плащом. Рене молча склонил голову, словно отдавая последние почести, а затем протянул руку в направлении избушки, ставшей местом упокоения убийц.
Черное пламя охватило вековую ель и четыре шеста, накрыв погибших огненным плащом. Рене молча склонил голову, словно отдавая последние почести, а затем протянул руку в направлении избушки, ставшей местом упокоения убийц. Дом вспыхнул, как солома на ветру, отливающие синевой черные языки беззвучно рвались ввысь, но к небесам не поднималось ни одной струйки дыма. Жара тоже не ощущалось.
Клирик и полсотни воинов завороженно смотрели на своего вождя, застывшего с высоко поднятой огненной ветвью между двумя гигантскими черными кострами. Потом Максимилиан не мог припомнить, сколько времени все это продолжалось, то ли целую вечность, то ли мгновение. Когда же пламя резко угасло, словно бы вросло в землю, на выжженной земле не осталось ничего — ни косточки, ни железной пряжки, ни обугленного пня. Только две черные проплешины — пятна ночи на красной лесной почве… Повинуясь странному порыву, клирик подошел поближе и пощупал ладонью место, где только что полыхал огонь, — земля была совершенно холодной.
А потом появились ОНИ. Два всадника — один в белоснежном плаще, другой в золотистом — медленно выехали на площадь, и Рене быстро пошел, почти побежал к ним навстречу.