До Марциала тоже не добраться! Южане и бароны ради меня не станут рисковать своими тупыми башками… А гоблинов у меня только тысяча.
— Отправлять горцев к Адене было недальновидно, — пожал плечами Шаддур.
— Сам знаю, — огрызнулся Годой, — но глупее всего было связываться с вами. Марко был моим другом, и…
— Зачем оплакивать разбитые яйца, когда ты уже съел яичницу. — Бледный был совершенно спокоен. — Да, ты проиграл эту войну, но ты можешь выиграть другую…
2230 год от В. И. 1-й день месяца Лебедя.
Окрестности Малахитового лагеря
Их оставалось не больше тысячи, и они ничего не могли сделать. Проклятые крылатые уроды не оставили им ни единого шанса. Горцы могли лишь умереть, и они умирали, зажатые между ненавистными эльфами, городом и захваченными Феликсом лагерными пушками, размеренно и жестоко бившими по своим. Гоблины умирали молча, огрызаясь из последних сил. У презренных предателей не хватило мужества и чести схватиться врукопашную, позволив врагу с честью уйти по Темной тропе.
— Это кара, — тихо сказал соседу высокий воин в шлеме, украшенном орлиной лапой, — помнишь Высокий Замок?
Тот кивнул. Да, тогда один воин из рода людей в одиночку дрался с сотнями. Он должен был погибнуть с честью, но господарь Тарски приказал, и гоблины выполнили приказ. Храбреца подбили стрелой, как весеннего глухаря. Дети Ночи поступились честью, что ж, кара их настигла.
Очевидно, нападавшие приволокли еще несколько пушек, так как ядра стали сыпаться чаще. Упал сосед воина с орлиной лапой на шлеме, следующее ядро унесло аж троих. Всхлипнув напоследок, замолкла волынка, но барабанщик с залитым кровью лицом все еще бил обтянутыми войлоком колотушками в свой барабан. Жизнь кончалась. Гоблины умирали на равнине среди роскошного южного лета в день, почитаемый предателями праздником…
Они остались одни. Люди, как и положено предателям, кто сдался, кто бежал, хотя они лишь уподобились Михаю Годою, исчезнувшему, когда еще можно было хоть что-то спасти… Даже атака крылатых всадников, при всей своей кошмарной неожиданности, и та могла бы быть отбита, если б приведший их сюда тарскийский господарь повел себя как должно! Но он бежал, бежал каким-то странным способом. Никто не видел, как он садился на коня, он не взял никого с собой. Просто вместе с двумя Жрецами вошел в хижину, и больше его не видели. Прискакавший со срочным донесением аюдант рискнул навлечь на себя императорский гнев и вошел в лачугу. Там лежали трупы обоих Белых Жрецов, а Годоя простыл и след…
Оставшиеся без вождя люди принялись бестолково метаться. Лучшим оказался командор-южанин, принявший на себя командование. Он приказал прорываться к лагерю, и это было разумно. Именно тысяча гоблинов стала наконечником копья, пробившего брешь в рядах наступающих.
Тогда арцийцы, хоть и уставшие и вымотанные, еще держались. Враги висели у них на плечах, но они, умело отбиваясь, все же преодолели полторы весы, отделявшие от относительно безопасного убежища, в котором под защитой пушек и каких-никаких стен можно было перевязать раны, выпить воды или вина, собраться с силами и решить, что делать дальше. Преследователям тоже досталось, так что ожидать, что те бросятся на штурм, не приходилось.
Увы! Вместо отдыха и покоя их встретила смерть. Тот, кто прядет нити судьбы, словно бы в насмешку заставил армию Годоя пройти тем же путем, что и арцийцев на Лагском поле. Усталых, но все еще не сломленных воинов встретил огонь пушек, еще утром бывших своими. Однако южанин не дрогнул и тут. Сожженные ворота, кое-как заваленные всяческим хламом, казались доступными. Нужно было ворваться в лагерь до того, как основные силы преследователей выдвинут вперед передвижную артиллерию.
Отчаянный штурм завершился успехом. Им удалось прорваться за внешний оборонительный вал, но во время штурма погиб новый командир, и это стало концом. Подоспевшая таянская конница и конная артиллерия сделали свое дело.
Подоспевшая таянская конница и конная артиллерия сделали свое дело. Армии Годоя больше не существовало. Арцийцы и южане тысячами бросали оружие и валились в ноги Архипастырю. Не сдались только южные гвардейцы и гоблины, попытавшиеся вырваться из мышеловки. Ставшие живым тараном горные стрелки пробили брешь в обороне церковников, но старались они для южан, не преминувших воспользоваться приближающейся ночью. Судьба спасителей их не интересовала… А тем оставалось лишь с честью умереть, умереть без надежды на то, что об их последней битве узнают в родных горах.
Свистнула белооперенная стрела — кто-то из эльфов внес свою лепту в избиение. Пожилой гоблин, известный тем, что каждое свободное мгновение вырезал из кусочков древесины фигурки зверей и птиц, рухнул с пробитым горлом. Образовавшуюся брешь тотчас заступили. Горцы стояли нерушимо и спокойно, как каменная скала. Нет, как льдина, которая таяла, таяла, таяла…
2230 год от В. И. 1-й день месяца Лебедя.
Поганая Подкова
Из девяти с лишним сотен «Серебряных» и «Золотых», бросившихся утром в битву, уцелела едва ли половина, да и те с трудом держались в седлах от усталости. Сташек пропал, его белоногий дрыгант прибежал с залитым кровью седлом, Воцеку выбило глаз, но он еще ухитрялся шутить, утверждая, что трубить он смог бы и без обоих глаз, а уж с одним-то и вовсе все в порядке. Роцлаву в живот угодила мушкетная пуля, и его на плаще утащили к эльфийским целителям — вдруг помогут. Голова Бласко была так замотана, что видны были лишь блестящие глаза, но «Серебряный», шепелявя, продолжал рассказывать всем и каждому, как они довели арцийских индюков до белого каления, заставив их броситься в ловушку.
Свежий ветерок обдувал разгоряченные лица, наиболее запасливые вытаскивали фляги с водой или царкой и пускали по кругу. Вдалеке еще гремели выстрелы — церковники и эльфы добивали гоблинов, но люди Рене слишком устали, чтобы вновь идти в бой, исход которого и так очевиден. Да, скорее всего все закончится до того, как они доберутся к Малахитовому лагерю.
Теперь, когда битва осталась позади, Рене сам не верил, что они победили. То, что произошло у Кантиски, было столь же маловероятно, как большинство великих побед прошлого. Если рассуждать с точки зрения военных мыслителей из Академии, шансов у них практически не было. Впрочем, в свое время не было их ни у Анхеля Светлого, ни у самого великого Воля… Хотя их победы были окончательными, а вот им, пока жив Годой, думать о покое не придется.
Рене побывал там, где тарскийского господаря видели в последний раз. Отступавшие с Поганой Подковы арцийцы бросили все как есть, и Аррой получил сомнительное удовольствие обозреть два трупа. Под монашескими капюшонами оказались нечесаные серые патлы, свидетельствующие о принадлежности покойников к сообществу ройгианцев. Преодолев отвращение, Рене перевернул тела. Один был умело заколот, и к тому же на его шее виднелась отметина, свидетельствующая, что кто-то сорвал с убитого цепочку, на теле же второго не было ничего, свидетельствующего о насильственной смерти, однако на лице застыло выражение смертного ужаса.
— Яд? — Рене скорее утверждал, нежели спрашивал.
— Отнюдь нет, — ответствовал Жан-Флорентин, — не представляю, от чего умер этот человек. Это лишний раз свидетельствует сколь несовершенны наши знания. Но он умер первым.
— Мне тоже так кажется, — согласился Рене, — а вот второго наверняка прикончил наш тарскийский друг. Вопрос, куда он делся…
— Магия, — охотно пояснил жаб, — очень неприятная к тому же. Видимо, жизни этих двоих пошли на то, чтобы обеспечить Годою возможность бегства. Скажу к тому же, что чем сильнее убитый маг, тем большая магическая энергия высвобождается, когда жизнь его покидает, а эти двое, судя по всему, принадлежат к элите ордена…
— Хвала Великому Лебедю, ты жив! — показавшийся в дверном проеме Роман был весь в пыли и крови, мало чем отличаясь от измотанных «Серебряных».