Остальные оказались не столь счастливы. Из тех, кто стоял на южной околице, удрало человек двадцать, и еще с десяток бросили оружие. Те, кто орудовал внутри села, загружая фуры всем, что попадалось под руку, побросали мешки и бочки и попрятались по щелям.
Судя по тому, как и что творили эти крысы, село так и так было обречено. «Сборщики» трудились не покладая рук, но это все же был не тот ужас, который творили в Лошадках, а обычный грабеж с поджогами и убийствами. По крайней мере, Луи так считал, пока они не вырвались на площадь к иглецию.
Там, на ветвях старого каштана, вниз головой висело несколько человек, среди суконных селянских свит выделялось зеленое одеяние клирика. Двое повешенных еще подавали признаки жизни, и Луи с облегчением увидел, что ловкий, как белка, Хворый Жак прямо с коня сиганул на узловатую, толстую ветку и принялся возиться с веревками, не обращая внимания на продолжающийся бой. Толстый Арно, стоя на лошади, бережно принимал тела, к которым с земли тянулись руки. Затем Луи отвлекся на выстрелившего ему в спину из-за двери иглеция «сборщика» в белом плаще. Пуля просвистела над плечом принца, который мгновенно развернул коня и с разгона рубанул стрелявшего палашом. Больше, по крайней мере сейчас, на площади было нечего делать, и Луи, внутренне содрогаясь, вошел в храм.
Там никого не было, лучи света, пробивавшиеся через небольшие оконца, выхватывали лики великомучеников и заступников, в столбах света плясали пылинки, пахло воском, лилиями, чем-то особенным, свойственным только храмам. Луи немного задержался у иконы своего небесного покровителя, хотел было оставить свечку, да не успел, прибежал Ноэль. Солдаты нашли селян, запертых в длинном сарае, видимо служившем складом для проезжих негоциантов и мытарей. Луи подоспел, как раз когда плачущие люди начинали выходить, и поразился, что это сплошь молодые женщины и дети. Старух почти не было, а мужчин и вовсе не нашлось ни одного. Сотни полторы доведенных до животного состояния существ выползали из темного дверного проема, как из могилы. Кто-то заходился от плача, кого-то рвало, но большинство шло, как во сне, с трудом переставляя ноги.
Скоро отыскались и старики, и мужчины. Первые лежали в садике за иглецием. Их было много — во Фронтере люди жили, как правило, долго. Видимо, старые жизни ни для чего не годились, и стариков перебили сразу. А вот мужчин, как оказалось, загнали в подвал корчмы, откуда предварительно вывезли все запасы. Их после состоявшегося на площади «суда», признавшего Белый Мост виновным в грабеже и убийстве на тракте, должны были заклеймить и вывезти на каторжные работы в Тарские горы. Походная жаровня палача с раскаленными клеймами отыскалась тут же. В арсенале заплечных дел мастера были и хорошо заточенные, но на сей раз, к счастью, не окрашенные кровью белые рога, подтвердившие подозрения Луи на предмет происхождения орудовавших в селе мерзавцев. Правда, те, похоже, не собирались заниматься ритуальными убийствами. А просто грабили, убивали и насиловали. Луи, однако, было не до того, чтоб разбираться в намерениях палачей, а мелькнувшую было мысль вытеснило новое открытие. В той же «Белой Мальве», но в бывшем общем зале было заперто и десятка три девушек и женщин, которых покамест миновала судьба загнанных в сарай. Видимо, они должны были развлечь стражей, участвовавших в уничтожении села, однако роли переменились. Теперь уже уцелевшие сельчане с горящими от ненависти глазами рвались к пленным.
Пожар разгорался, а удравшие убийцы наверняка скоро вернутся с подмогой. Луи понимал, что на него свалилась забота о нескольких сотнях селян, однако лицо принца даже не дрогнуло. Такое уже было на Лагском поле, когда на него словно бы что-то накатило, и он начал сухо и четко отдавать распоряжения, которые сразу же выполнялись.
Пленники (кроме троих — чтобы было, кому подтвердить, опровергнуть сказанное) были повешены на том же каштане, и сельчане мертвые снесены в иглеций, а рога с превеликой осторожностью воткнуты в кучу навоза, приготовленную для удобрения чьего-то ухоженного огорода.
Сельчанам же было велено захватить с собой самое необходимое и собираться у ручья. Наиболее нерадивых и медлительных подгоняли воины. И все равно принц понимал, что они не успеют.
«Вот и все, Ваше Величество, — подумал он о себе в третьем лице, — тут скорее всего и будет твой последний и абсолютно бессмысленный бой, потому что, как только убьют тебя, прикончат и этих бедолаг, которым ты дал лишь небольшую отсрочку».
Тем не менее настоящий воин признает поражение, только умирая. Люди Луи рвались как бешеные, готовя западню для тех кто, несомненно, сунется в село. Время одновременно летело галопом, когда мысли возвращались к приближающимся врагам, и стояло на месте, когда речь шла о копающихся крестьянах. Наконец все сгрудились в кучу у околицы и в сопровождении легкораненых двинулись к лесу.
Последними уходили Гвенда и с трудом державшийся на ногах здоровенный мужик, вытащенный Жаком из петли. Здоровяк оказался войтом и любовником красотки-корчмарки, которая помогала ему идти, не забывая оглядываться на четверых подростков. Трое парнишек шли насупившись, глядя в землю, девочка тащила на руках большую пеструю кошку и ревела в голос, оплакивая мать, убитую при попытке вырвать мужа из рук палачей.
Нестройная толпа медленно тащилась по скошенному лугу. Между ними и спасительной опушкой оставалось еще с полвесы, когда в село ворвался тарскийский отряд. Те, безусловно, не ожидали, что победители так быстро расстанутся с добычей.
Застава из трех десятков всадников была выставлена с той стороны Белого Моста, откуда, по мнению Ноэля, следовало ожидать атаки, и годоевцы не заставили себя ждать. Это были не фискальные стражники в белых и лиловых плащах, а опытные тарскийские кавалеристы с черно-красными флажками на пиках. Они сразу же заприметили заставу и слаженно пришпорили коней.
Люди Ноэля, видимо не ожидавшие, что врагов будет так много, растерялись и, бестолково нахлестывая лошадей, бросились наутек. Разгоряченные погоней тарскийцы, вися на плечах у преследуемых, стрелой пронеслись по главной улице села, но, на противоположной окраине удиравшая застава внезапно развернула коней навстречу врагу, а рядом, как из-под земли, выскочил и сам Ноэль с сотней наездников.
Арцийцы помнили строжайший приказ — не стрелять, и удалили в дротики, а потом взялись за палаши.
Все решила внезапность. Первые ряды преследователей, запертых в узкой улице, были опрокинуты, и тут крыши, щедро облитые лучшей Гвендиной царкой, запылали жарким, почти невидимым в свете дня огнем. Тарскийцы не выдержали — с грехом пополам развернули коней, пытаясь вырваться из пылающей мышеловки, и со всего маха врезались в своих же, вдребезги разнеся боевой порядок. И в это время Луи двинул вперед всех, кто у него остался.
Десятки и пятерки конников ударяли со всех сторон, не давая врагам опомниться и пересчитать противника. Суматоху усугубило падение подрубленных пирамидальных тополей, окружавших пылающее село. Отряд Луи дрался умело и яростно, и тарскийцы, атакованные с разных сторон и не знающие о своем численном превосходстве, ринулись в единственное, как им казалось, безопасное место. Но широкая сначала улица к концу резко сужалась и выводила к мельничной плотине, перегораживавшей болотистую речонку. Кони оскальзывались, вязли в тине, падали, а тех всадников, кому удалось влететь на плотину, встретили выстрелами в упор.
Принц оглянулся. Обитатели уничтоженного села уже скрылись среди молоденьких берез, а тарскийцы, растеряв боевой задор, бестолково метались по пылающему селу. Луи с облегчением вздохнул и подал знак горнисту. По звуку трубы арцийцы развернули коней и россыпью устремились к лесу, предусмотрительно взяв в сторону от места, в котором укрылись сельчане. Однако преследователям было не до погони, да и подошедшее с севера пыльное облако прикрыло отступавших, делая стрельбу по ним бессмысленной.